Оломов шагнул своей сильной ногой на поперечины узкого трапика и взялся за поручень. Дрогнул и качнулся весь железный черный борт, словно на него нацепили якорь от океанского парохода. Оломов с утра в белом кителе, с белой кисейной накидкой под красным околышем полицейского картуза. Он очень доволен, что пароход поднялся до лагеря. В каюте можно отдохнуть от мошки и комарья. Не придется теперь спускаться на лодке вниз по бурной реке. Пароход сам пришел за ним. Капитан взял под козырек. – А вот говорили, что прииск так спрятан, что до него вообще невозможно добраться, – сказал Оломов и почтительно откозырял в ответ и подал руку капитану. – Каково? – обратился он к окружному начальнику Телятеву, который беззвучно и легко, как мотылек, вспорхнул на палубу. – У нас лоцман из здешних республиканцев… Вот он и совершил сие чудо! – ответил скуластый капитан, невольно щурясь, как от солнца. – Ты привел, Гаврюшка? – с нарочитой грубостью спросил Оломов косматого старателя в цыганских шароварах с картузом в руке. – Я-с! – густо ответил мужик. – Почти до прииска дошел! А меня, братец, уверяли, что двести верст надо подыматься на шестах до главных разработок! Нет, я чувствовал, что приютились где-то близко от Амура. – Да никакого особенного прииска, ваше высокоблагородие, тут и не было! – ответил Гаврюшка. – Собирались мужики поплескаться. Для себя старались. Из золотника голодали, на обратный билет на пароход намыть не могли! – Судоходная река оказалась! А на карте не значится. Вы, Терентий Ксенофонтович, – сказал Оломов капиталу, – обязательно составьте опись. Ведь это целое географическое открытие. – Она не судоходная, ваше высокоблагородие! – продолжал Гаврюшка, покручивая ус. – Просто вода большая сейчас. А ведь обычно-то – так себе речушка. Только шумит. Тут безлюдье, никто не живет и никогда не жил. Дурная река, все ломает, сносит избы. Гиляки сюда не ездят. Спросите Ибалку, он знает. Это ведь глупый народ сошелся, золото, мол! А нет ничего. Вот обыщите, никто ничего не намыл, нищие пришли и нищие уходят! Телятев шмурыгнул носом. Он знал не хуже Гаврюшки, какие тут нищие. – Молодец! – сказал Оломов. – У нас, ежели по-свойски, из уважения, то все можно! – сказал Гаврюшка. – И пароход проведем. И все… Завсегда жизни для вас не пожалеем, вашескородие. – Даже республику по-свойски составили и три года держали в секрете? – спросил Оломов. – По-свойски и десять лет еще никто бы не знал? «Если бы какому-то дураку не взбрендило в голову обвинять старателей в подготовке революции!» – подумал Телятев. Гуси шли так низко, словно хотели сесть на пароход и устроить на нем птичий базар. Капитан проворно ринулся в рубку. Труба рявкнула трижды. Волнистый строй гусей заколебался и разбился. – Спасибо, брат Гаврюшка! А не хотел бы пойти на службу в полицию? – спросил Оломов. – Премного благодарен, вашескородне, даже в мыслях не было. – Подумай. Да пособи, брат, мне. Тут надо кое-кого вывести на чистую воду. – Это я с полным старанием. – А ну, скажи, кто же на самом деле был у вас президентом? – Я ведь не касаемо этого… Только в газетах слово такое вычитал, а у нас нет. Этого и не было. Гаврюшка забормотал какую-то чушь. «Почему бы мне в полицию, – полагал он, – когда я при вольной республике был в таких чинах! Теперь меня ничем не удивишь! Хотя, конечно, там харч, аммунпция! Жалованье!» «Все как сговорились, подлецы, – рассуждал Оломов. – Лгут!.. Какая-то круговая порука у нашего народа.» – А может быть, ты можешь еще выше пароход поднять? – Можно! – ответил Гаврюшка. Осеннее солнце всплыло и улеглось на елках. Начинало припекать. По вершинам елок солнце словно двигалось к пароходу. «Что же кисель разводить! – подумал Оломов. – И окружной какая-то размазня, медуза… Но я все чую, как полицейская собака!» Чемодан и пальто денщик пронес в каюту. Опять летел караван. На этот раз они шли высоко, гуськом и походили в небе на столбец черных иероглифов, отпечатанный на голубой бумаге. Оломов подумал, что, пожалуй, напоследок надо бы еще поохотиться. «Конечно, Гаврюшка – артист, – полагал он, фыркая и брызгаясь над тазом в каюте, – нашел протоку, которая, как по щучьему велению, наполнилась водой. Хочет прощение заслужить! Так и скажу, что прощаю, но при условии, если пойдешь в полицию! Тут они все артисты собрались… Серая кобылка!» Оломов и прежде разгонял старателей, выбиравших себе власть на приисках. «Но эти чуть ли не министров себе выбирали. А Телятев делает вид, что тут нет ничего особенного». Машина глухо заработала. Колеса еще стояли, и пароход, не трогаясь, вздрагивал. Денщик убрал мыльную воду. На черной сетке, натянутой в окне каюты от москитов, все ярче и шире расплывалось желтое пятно солнца. Завтракали в маленьком салоне. Крахмальной салфеткой Оломов вытер усы.
– Ну, вот и домой! – сказал довольный Телятев, наливая легкое вино. – Сегодня закончим! Может быть, где-то еще есть отдельные личности, но и те сами с голоду передохнут, если не уйдут. Лицо окружного стало ярко-розовым, как обычно у бледных и болезненных горожан, которые вдруг попадут в тайгу в солнечные дни. – Сотня людей, верно, разбежалась! – заметил Оломов. – Не более десятка!.. Одна сторона реки занята бердышовской партией, а другая свободна, но, верно, обе попадут одному хозяину… – Что же это за разгон! – перебил его Оломов. – Да нас с вами бог знает в чем заподозрить могут! Это какой-то сход волостной попросили разойтись. Разве это разгон республики! Китайцы, вон, Желтугу разгоняли, так они только русских отпустили, но честно несколько сот голов срубили своим… А может быть, несколько тысяч! А мы? Что мы, я спрашиваю вас? Старатели вышли спокойно, золото сдают сами, каторжников не оказалось, слухи о революционной агитации не подтверждаются, политических нет, самосудов не было… Мало ли что барон Корф либеральный генерал-губернатор. Мы не смеем злоупотреблять. Не нравится мне это! Обманывают нас, и мы что-то недоглядели… Телятев посмотрел с удивлением, вытер платком пролысни и обожженное лицо. Что тут может не нравиться? – Не в наших же интересах злобить мужиков, которые нас… – Надо бы схватить еще двух-трех, – сказал Оломов. – В назидание. А то все это очень скучно и неестественно. Чинно разошлись. Схватили какою-то китайца с русским паспортом. Словно нет других преступников. Этакая идиллия мужицкая! Подозрительным не покажется? Не орудует ли там банда хитрецов. Скажут, не подкуплена ли полиция? – Постойте-ка… – нелюбезно ответил Телятев и, отложив салфетку, быстро вышел, словно вспомнив о чем-то. В маленьком салоне становилось жарко. – Скажу вам, что я, кажется, сдал за этот месяц, – сказал Оломов, когда собеседник возвратился. Бойка[*] подал чай.
[*]От слова «бой» – мальчик, слуга (англ.
– Полегче чувствую себя! Нет худа без добра. Так вы полагаете, что весь прииск возьмет Бердышов и никого не допустит на другую сторону реки? Его уполномоченный Василий Кузнецов из молодых, да ранний! Прежде Телятев недолюбливал Бердышова. Про Ивана Карпыча говорили, что никому не дает взяток. Но он избегал лишь прямого вознаграждения. Стол в его доме всегда накрыт, меха лучшие в продаже, и дешевы… Сам Бердышов радушен, шутлив, весел. «Еще посмотрим!» – сказал себе Телятев. «Еще найдет коса на камень!» – подумал Оломов. Он не стал пить чай и вышел на палубу. – Почему не подымаешь судно дальше вверх по речке? – спросил он у Гаврюшки, выходя на палубу. – Ждем, когда позавтракаете, ваше… – Ну, начинай… Терентий Ксенофонтович, пожалуйста… Пароход тихо захлопал плицами и тронулся. Гаврюшка, перегибаясь через борт, измерял шестом глубину и подавал знаки капитану. Гаврюшка велел дать задний ход. Он долго тыкал шестом вокруг. Течение сносило пароход. Вскоре опять раздались гудки, и судно наконец пошло. * * * – Что это рявкает? – спросил молодой старовер с винчестером. Он сиял старую поярковую шляпу и стал креститься. Вольные старатели, ожидавшие решения своей судьбы, вылезали из шалашей и палаток. Вдруг все увидели, что знакомый казенный «Лиман» с толстыми кожухами над колесами, как с опухшими боками, вылез из ветельников на разлившуюся протоку, похлопал плицами и с грохотом отдал якорь. – Гляди, пароход куда дошел! – Боже ты мой! – Гаврюшка хвастался, что может сюда океанский пароход привести со всей контрабандой? Это, наверно, он. – Только он! – подтвердила рябая Анфиска. Загруженные инструментами и мешками, лодки старателей теснились на полузатопленной отмели. Отполированные волнами плахи бортов с набухшими сучьями, как с зеркалами, поблескивали. – А ну, ребята, – сказал Гуран, вскидывая ружье, – первому пароходу, который вышел на нашу реку! – Ура батюшке царю, братцы, во славу империи! По милости его величества государя императора нам послано первое русское паровое судно! – подхватил Федосеич охрипшим голосом. – Во славу российского мореплавания и полицейских адмиралов. Салют двадцать один выстрел кораблю-первооткрывателю, вошедшему в наш порт из-за границы! На груди старого матроса сегодня нацеплены медали и Георгиевский крест. Молодой старовер выстрелил вверх из винчестера, старатели грянули «ура» и со всех сторон загремели залпы. С Кузнецовской стороны, где высился бревенчатый амбар и белели крыши пекарни и конторы, шла лодка. Худенькая Катюшка в платке гребла. На корме правил Василий Кузнецов в широкополой шляпе и в широком полосатом поясе. На скамейке, в косоворотке и картузе, с ружьем и с мешком в коленях, сидел Илья Бормотов. – Вот бы на пароходе поехать! – сказал он. Илья сошел на берег. Васька перекидал ему на руки багаж и оружье и сам перепрыгнул. Катюшка быстро затянула платок покрепче, вскочила, схватила тонкими ручонками шест, судорожно упираясь худыми и сильными, как пружины, ногами, загнала лодку на затопленную низину между двух отвалов породы. – Видишь, какая высокая вода подошла! – рассеянно говорил Василий. – На Амуре большая прибыль. Течение давно ослабевало, а никто не замечал. Василий с тоской посмотрел на товарища. Он сознавал, что и сам сильно виноват перед ним. Может быть, потому не мог найтись, настоять на своем, убедить Ильюшку не уезжать. – Илья, – крикнул он вслед. Но Илья шагал туда, где поставили стол и полиция вела проверку и перепись. Ваське невольно бросилось в глаза, что старатели рослые, рослей солдат и все одеты хорошо, с оружием. Стуча сапогами в гальку, он пробежал по отвалу и догнал товарища. – Право, пошли бы вместе, как только отряд уберется. Ведь я уговорюсь. Вернемся вместе, как будто поисковая партия от фирмы Бердышова. Илья на миг приостановил ход своих тревожных дум. Баржу до Амура поведет на буксире пароход. Солдат и полиции Илья не боялся. Ему все надоело тут. Он не хотел задерживаться. Вася заметил, что тревожный взор Ильюшки опять метнулся куда-то далеко-далеко.
Он встал и тоже харкнул за борт. На Илью, казалось, никто не обращал внимания. А у Ильи все сильней ныло сердце. Ему хотелось уехать с прииска. Но он никогда еще не бросал дела ради капризов. Он знал, что важней работы нет ничего на свете. Иногда он думал про Телятева. Не мог же бывший становой пристав забыть, как выбросил его Илья на лед, нарочно разогнав коней. Неясные, глухие думы непривычной чередой шли в Ильюшкиной голове. – Че думаешь? Че думаешь? – толкнул его локтем Сашка. – Че, терпения, что ли, нет? Ночью, наверно, дождь будет… Как будем? Илья безразлично пожал плечами. Он рад был бы разговориться, но не мог. Провели Силина в кандалах. Тимоха кивнул своим. Илья подумал, что также и его самого закуют в кандалы и посадят в тюрьму. «Запутали меня!» – подумал он, и ему захотелось вырваться, как птице из силков. Он сознавал, что его должны выручить, что он ни в чем не виноват. «Но когда еще это будет!» Он не хотел в город, в грязную тюрьму, к каторжникам. Ему надо ехать вверх по реке домой, а пароход скоро выйдет из озер и проток на реку и повернет, и с каждым ударом колеса Илья станет все дальше и дальше от дома. «Мне надо доехать до Амура и сойти, а теперь мне не дозволят!» – мысль эта привела его в отчаяние. Холодная ночь с ветром прогнала всех с палубы. Илья и Сашка устроились под ступеньками трапа в ногах дремавшего часового. Телятев прошел мимо. Он опять не подал вида, что знает Илью. Пароход встал на якорь на всю ночь. Телятев вернулся. Сашка встал. Илья продолжал сидеть. – Ты у меня не выйдешь из тюрьмы, подлец! – спокойно сказал китайцу Телятев, не обращая внимания на Илью. Тот ждал плюхи, что Телятева прорвет. «Нет! – подумал он. – Даже и не смотрит на меня! А ведь не забыл! Видно, вот меня-то он сгноит». – Ты, знаешь, Сашка, – сказал Илья через некоторое время, – мне мерещится наяву, что она где-то близко. В переборке круглый люк в трюм. Пришел Гаврюшка и сунул туда через решетку пачку табаку и хлеба. За решеткой появилась голова Анфиски. – На тебе трубку! – сказал Гаврюшка. Они разговорились. Илья невольно вслушивался. Гаврюшка сказал женщинам, что до весны их никуда не отправят, а что сам он поступает служить в полицию и еще увидит их в городе. Послышался слабый женский смех. Илья не понял, о чем говорили дальше. Слышно было только, как Анфиска сказала: – Конечно, я дама солидная! У Ильи стало легче на душе, и он уснул. Утром золотистые острова уплывали назад. Илье опять подумалось, что он, может быть, никогда больше их не увидит. «Скоро Амур и поворот вниз! И конец!» – Она, Сашка, звала меня ночью во сне! – виновато пробормотал Илья. Подымаясь, он споткнулся и упал на ступеньки. Сашка помог ему подняться и вытер грязь на его лице. – Вот спасибо! Я здорово стукнулся, – сказал Илья. – Ни че! У солдата отросла щетина. Он стал старше на вид. Солдат провел арестованных на их скамью на корме и сам присел, ежась от прохлады. Достал из ящика котелки и велел Ильюшке сходить на камбуз. Есть Илье не хотелось. Он подумал, что баржа с солдатами ушла куда-то раньше парохода, и Андрей, наверно, тревожился. Гаврюшка отвязал от кормы лодку, подвел к борту и сошел. Никто его не задерживал. Сашка встал и лег животом на борт. – Ты куда? – спросил он, когда лодка проходила мимо под бортом. – За вещами. Пароход пошел очень тихо. Острова расступились, и видны стали желтые горы за Амуром. «Вот и поворот!» – подумал Илья, и отчаяние снова охватило его. День был жаркий, словно не осенний. «Домой так и тянет, так и рвет душу…» Залязгали кандалы. Опять повели Тимоху. Заметно было, что Силин не боялся. «Тщедушный, малорослый Тимошка не боится, а я…» * * * – Так ты президент? – спросил Оломов, когда с Тимохи сияли кандалы и он уселся. – Нет, этого не было, – кротко ответил Тимоха. Его чистые глаза смотрели открыто и с оттенком ласковости, у Тимохи бывало иногда нежное выражение лица. Он по натуре был человеком добрым и мягким. Несколько редких рябин на лбу и щеках чуть поблескивали от едва проступавшего пота. Тимоха сидел, закинув нога на ногу и крестом сложив на колене освобожденные, но бессильные руки. Ему нравилось, что разговаривают с уважением, как с равным. Солдат приносил ему сегодня теплой воды и хорошего мыла, такое же продавалось на прииске. Тимоха помылся впервые с тех пор, как его арестовали. Все было бы хорошо, но его тревожило здоровье сына, его грыжа, и что теперь парню придется много работать, семья останется в бедности. – Как же не было, – сказал Оломов, – когда мы знаем, что был у вас избран президент. – Это в шутку так называли. Вот, примерно, Бердышова зовут Ванька-тигр. Не растет же на нем шерсть на самом деле, не в клетку же его сажать. У нас и слова этого никто не мог выговорить. Президент! А все говорили «презвидент»! Думали, что вроде хозяин на резиденции. – А ты выговариваешь? – Я – когда как. – А знаешь, чье это слово? – Взято с американского языка. – Вот видишь! А ведь у них в Америке нет императора. У них власть выборная и во главе стоит президент. – Скажи пожалуйста! – Вот какие подлецы! – добавил Оломов. – Да-а… Это… Прямо… А в газетах пишут, что, мол, президент. – Да. Такие сообщения печатаются. – Люди начитались, имя в диковину, давай смеяться. Высмеяли меня. – Нет. Это подражание тому самоуправству, что было на Желтуге. Стремление выразить противозаконность. – На Желтуге было много городских. Они на самом деле Голованова в президенты выбрали. У них в Благовещенске газету печатают. – А для чего ты мыл? Какая цель? – Хотел разбогатеть. – Зачем тебе? – Нанял бы батраков, а сами могли бы не работать. – А другие зачем? – Да все так. Каждому надоело. Отдыхали бы. И лечились. Теперь спирт дешевый. Была бы установлена справедливость. – А у тебя не было городских? – Нет. Этих не было. – А куда же делся статский советник? – Кто же его знает… Ему, наверно, совестно, он сбежал, доказательства у него не было. Он, видно, зря побеспокоил ваше превосходительство.
– Ты откуда слышал, чем он и как побеспокоил? – Просто так. Думаю, че бы вы вспомнили его. – А может быть, его убили? Свели счеты? Ну, быстро отвечай! – Конечно, может быть. Но ведь зря не убьют. Зпачит, была грёза. А скорей всего жив, сам сбежал. Мне бы доложили наши, если что… – Ты же под стражей. – Это не мешает, – ответил Тимоха и невольно вздохнул. Он и сам думал, что толстяка по кличке «Советник» кто-то стукнул. «Значит, не зря. Доносчиков как-то всегда люди узнают…» Вошел Телятев и втиснулся на диванчик за столом. – Черт вас возьми, слиберальничали мы с вами! – с досадой сказал Оломов. Он взял из раковины и сунул в рот окурок от сигары. – Так кто Камбала? – обратился он к Силину строже. – У Камбалы нос приплюснут, от этого широк лицом. Скулы у него. А есть еще человек – Скула. Был еще Чилимсик – рыженький такой. Молодой Горностай, сед, с клочьями чернявыми в бороде и ходил в черной рубахе. Еще Акула. – Ты был мирный пахарь! – сказал Телятев. – Ведь я знал тебя! Я тебе как отец был! – Живо завелась у них мода – широкие шаровары, как у цыган, и длинные рубахи. – И сигары? – Да, манильских этих сигар было дивно! – кивнул Тимоха на раковину с полукольцами пепла. – Как же ты три года жил рядом с человеком и не знал его? Как его зовут хотя бы, имя и отчество? Говорят, он китаец? – Я как-то не отличал. Вроде смугловат. Я в лицо не смотрел, нужды не было, и не присматривался. – Рядом жил и не смотрел. И ни знал имени и как величают! – Это верно. Да ведь мы дело делать собрались, работать, а не величаться. У нас мало разговаривали. И нам мало важности – кто. Верил бы в бога и был царю слуга. – А выбрали власть? – Власть для порядка, а не для разговоров. Они что надо – сделают, а дела нет – пройдут мимо, и все. Полиция у нас сами были работники, трудились сами, каждый старался. А вот про инструмент вы спросили. Но ведь не видно скрозь землю, чем он там роет. Может, кто и пятерней, и пальцами схватит! А с людьми мы знакомились и не пускали, если какое подозрение. Вот вы же, ваше превосходительство, тоже стараетесь произвести справедливость, мы это понимаем. – Понимаешь, а путаешь. Ты мне ни на один главный вопрос не ответил. – Руки о тебя пачкать не хочется! – вдруг краснея, сказал Телятев. – Да от своего не уйдешь… – За что же? – За революцию. Тимоха стих, повесил голову и убрал руки с колена. – Кузнецовская сторона почему так названа? – спокойно продолжал Оломов. – Васька Кузнецов там приказчик от фирмы. – Он сын Кузнецова? А что вы скажете? Вы знаете эту семью? – Я их всех не могу упомнить! – ответил Телятев. – Я паспорта не смотрел, – сказал Силин. – У нас полприиска, может, Кузнецовы, кто их разберет! Еще, наверно, Ивановых много, Лемеховых… – А Силиных? – Я один. – А где сын твой? – спросил Телятев. – Сын грыжу нажил. – Лишнего много болтаешь, а главного все не говоришь! – Намолчались, поэтому… Спрашивайте еще, я в аккурат отвечу, ваше… – Мыл золото? Сам мыл? – То есть почти не мыл. Разговору больше. – А как же у тебя отняли пять фунтов рассыпного золота? – Нет, это артельное. – А кто в артели был? – Да Акула был, Хорек, Гуран… – Кто Акула, как? Фамилия его? – Я не знаю. Так звали. Крестьянин. – А имя? – А мы по именам не звали друг друга. – Что же вы, всегда кличками обходились? – Мы ведь не украли, это все было свое, собрано по крохам. – А как же разговаривали? – Да вот так и говорили, с китайцами по-китайски: «Моя-твоя». Они тоже по-нашему учатся. На приисках у всех клички. Вот у нас был сторож у въезда, в шутку звали начальник пограничной стражи. Кличка – Пристав. – Русский он или китаец? – Русский вроде. Не кержак. Но, может, гуран. Тут, кроме меня, настоящих расейских не было. – А как же Кузнецов Егор? Вот говорят, что он был президентом. А у нас сведения, что он жил себе спокойно в семье все прошлое лето. Может, кто-то другой взял его имя и фамилию? Не был это самозванец? – Нет, это сами люди желали, чтобы был порядок, слух пустили, будто он. А он и не знал. Говорят, приезжал сына женить. – У нас есть сведения, что он на прииске строил амбар. Не мог же он сразу быть в двух местах? – Да, он плотник хороший. – Что он строил? – В артели, наверно, был. Только как же он в атаманах оказался? Он ведь смирный, его, может, запутали? Вот Мастер и мещане из Благовещенска, они все кричали, что надо выбрать его. – Так Кузнецов не был главой? Тимоха вытаращил глаза и стал заикаться. – Значит, ты был? – Я неграмотный… – А Камбала? Говорят, что он в родственных отношениях с Кузнецовым? Не была ли одна шайка? – Даже и не слыхал. Был бы свой, они вместе мыли бы, как сыновья с отцом. А Камбала мыл с китайцами. – Может, он сам китаец? – Не-ет… Он просто смуглявый такой, вот его прозвали «Камбала». – Так Камбала он не по паспорту? – Право слово, мы паспорта не смотрели, это мы не знаем. Паспорта дома в порядке сохраняем. Как честь свою. – У нас значится скрывшимся с каторги Сысой Камбалин. Может быть, он это? – Скорей всего! – со вздохом облегчения отвечал Силин. – А он по-китайски не говорит? – Да маленько мог. Как все! – Понимали его китайцы? – Как же! Он с бамбуком ходил всегда, как хлестанет по икрам, по щиколоткам ли, – и сразу не хочешь, да поймешь. Убили его, наверно, не зря. – Думаешь, убили солдаты? – Нет, его свои все хотели убить. Может, его и ухлопали. – Почему же считалось, что два года был головой Кузнецов, а в прошлом году он дома оказался, есть свидетельство очевидцев. И нынче его не было на прииске? Может быть, он сбежал, бросил всех вас и скрылся? Или он тайно руководил? – Нет, он товарищей никогда не выдавал. Да при нем бы и не застали бы нас. Он бы эти амбары сжег, а бревна раскатали бы. А наша пограничная охрана стала пить и Камбалу не слушались. Оломов все более убеждался, что пленный президент хитрый преступник и что о нем придется запросить Оханское уездное и волостное начальство. «Узнать бы, почему он ушел со старых мест, кто заразил его здесь такой вредной агитацией?»
– А где Голованов? – Нет его. Он тихонько исчез. – Он не заодно с часовщиками? – Нет. Тот часами торговал. Первый год ржавые привез. Его чуть не убили. А Голованов без вреда жил. – У вас был суд? – Нет, не было. – А как же человека повесили? – Разве было? – Того, который вырезал семью. – Ну этого нельзя щадить! – Я тебя и не виню. Мы не можем действовать в таких случаях по закону. Мы считаем, что это не преступление, а возмездие за совершенное преступление, по приговору артели, там, куда представитель власти не может быть доставлен. Мы в таких случаях утверждаем справедливые решения выборной власти. – Так, может, меня ослобоните? – Нет, тебя будет судить суд. Послышался гудок. Оломов поглядел в окно. Судно вышло на Амур. – А демократ с бородой, верно, ушел по следу Бакунина, – сказал Оломов, когда Силина увели. – То есть на иностранном судне, вы хотите сказать? Нет, у меня невозможен такой побег. – Я повторяю: такой побег не-воз-мо-жен!.. – Он из-за этого и на прииске жил, чтобы бежать в Америку. Два года мыл… И не удержался, начал проповедовать анархизм… Если бы не эта проповедь, то и прииск бы, может, еще просуществовал годы. Телятев терпеливо сносил град упреков и делал вид, что не понимает их сути. – Он мыл на Силинской стороне, под покровительством этого президента! Вот за одно это Силина надо на Сахалин, в каторгу. Так бы мы и удивлялись, куда же, мол. идет импорт! И у казны закупки все те же. Телятев подвинулся на стуле, словно что-то ему мешало и он хотел устроиться поудобней. – Они теперь слыхали про одну идею. – Пока не надо упоминать об этом, – посоветовал Оломов. Теперь он заерзал на стуле. – Да, опасный преступник, ловкий очень! – подтвердил Телятев. – На Амур вышли. Прикажите спустить шлюпку, и если Мастер еще в Утесе, то надо найти и задержать. Он далеко не ушел, наверно ждет парохода на пристани. А если уехал, то надо телеграфировать в Хабаровку, чтобы сняли его с парохода. Судно сбавило ход. Со шлюпбалок спустили шлюпку. Оломов выпил водки и пошел в каюту к арестованному президенту. Тимоха, было улегшийся после допроса, вскочил с полки. – Так ты вел агитацию, оказывается? – сказал Оломов. – Царя убивать, всех бунтовать и все взять самим? Революции хотел! Ре-во-люция тебе? – У нас молебны о здоровье его величества государя императора служили, был порядок, – прижимаясь к переборке, забормотал Тимоха. – Сами же вы у нас эту революцию на прииске произвели! Власть свергли! Оломов мазнул его по щеке и вышел. Он молча и мрачно прошел по палубе и по корме, мимо Ильи и Сашки. Телятев тоже заглянул в каюту президента. – Все было бы хорошо, если черт не попутал бы политику! – сказал он. – А это все… глупости. Как будто мы не знали, что бывают выборные старосты. – А знали? – Все знали. Только хотели, чтобы вы разведку произвели как следует. И передать все капиталу. Тимохе хотелось бы спросить: а как же вы сами-то? Тоже ведь пользовались? Но он постеснялся, не желая обидеть человека. И только смотрел на Телятева так, что тот все прочел в его глазах. – А если в тюрьму? – спросил Илья. – А че в тюрьму? Надо – и в тюрьму пойдем. Терпения, что ли, нет? Солдат сидел, слушал и, казалось, ничего не понимал. – Тебя найдут… – Пусть найдут. Я дома побуду хоть немного. А потом – не жалко! Пароход опять вошел в острова. – Илья, не убегай, – тихо твердил Сашка. – Не надо. В городе тебя освободят. Там Федор. Егор поправится – приедет хлопотать. Иван Карпыч там есть. Васька сказал – дракой помогать нельзя. Там Иван сильней всех. Сильней Корфа. На речке золота на миллион. Он все сделает. – Я не хочу в тюрьму! – отвечал Илья. – А че тюрьма? Че тюрьма? Терпения нету? Страшно, что ль? – Нет, в тюрьму не хочу. Я вырос на телеге, в Сибири… – дрогнувшим голосом ответил Илья. – Ты не виноват, тебя отпустят. – Паспорта нет. Я убегу, и все! Я домой хочу. Лучше пусть убьют! Илья огляделся. Сизая гряда ветельника на обрыве подплывала по солнечной реке к пароходу, Илья встал. – Мне ее так жалко, – молвил он, все еще оглядывая даль. Слабости его, кажется, как не бывало. Илья расправил плечи. Он опять выглядел орлом. Илья истово перекрестился, быстро перескочил через борт и прыгнул в реку. Задремавший часовой очнулся, увидел пустое место на скамье, тряхнул головой, словно отгоняя остатки сна, и подошел к борту, подняв ружье. На палубе послышался чей-то крик. Пароход тревожно загудел. Некоторое время казалось, что Илья утонул. Но вот стала проступать рябь и появился след плывущего человека. Голова вынырнула далеко, шагах в ста от судна. Солдат старательно целился, держа на мушке мокрую блестевшую голову. Сашка смотрел со стороны. Его крепко держали чьи-то руки. Глаз солдата напрягся, казалось, от него свет шел по дулу ружья, как от свечки. Наконец он выстрелил. Голову на воде тряхнуло, словно кто-то ткнул Илью в затылок. Голова его ушла в воду. Потом появилась судорожно согнутая рука. Видно было, как Илья перевернулся под водой. По щекам Сашки потекли слезы, и он весь дрожал от забившей его нервной лихорадки. – Тоже прыгать собрался? – безразлично спросил солдат. Он щелкнул затвором. Конвойного солдата сменили и вызвали к полицейским офицерам. – Ты слышал, о чем говорили между собой преступники? – волнуясь спросил Телятев. – Знакомы они были между собой? – спросил Оломов. – Незнакомы, ваше высокородие! Чужие были. – Как же ты узнал? – Заметно было, высокородие. – А говорят, они приятели и свои? – Никак нет. Я же рядом был. Мы ели вместе. – Неприятный случай! Солдату велели уйти. – Зря человек не побежит, – сказал Оломов. – Значит, пойман был настоящий преступник. И убит. Тут уж никакие адвокаты не помогут. – В воду кануло. Пароход встал на якорь. Мимо шла лодка. Гребли две молодые гилячки. Дети, женщины, мужчины и старик улыбались, глядя на пароход. На носу его стоял Ибалка с цепочкой от свистка, растянутой по мундиру. Он тоже улыбался. На мостике ходил капитан в форменной фуражке.
Поравнявшись с кормой и завидев на скамье Сашку рядом с вооруженным солдатом и полицейских, садившихся в шлюпку, гиляки переглянулись и стали грести прочь от парохода.
| 
