Мне нравилось, как Кавадзи, опершись на богатый веер, смотрел и слушал, когда речь обращена была к нему. На лбу, в меняющихся узорах легких морщин, заметно отражалось, как собирались в голову у него, одни за другими, понятия...

И. Гончаров, «Фрегат „Паллада“

Адамс объяснил губернатору Исава, что не признает ратификацию, если не будет подписи главы Японии.

– Поняли меня?

Разговор происходил в старом храме, который разгорожен на узкие комнаты, где временно, после цунами, разместились чиновники Управления Западных Приемов.

С Исава скатилось семь потов. Не зря он видел во сне, что его покусали собаки. Сон в руку. Исава кусали его же друзья – американцы. Это их он видел во сне под видом собак. Нос губернатора совсем повис над толстыми губами.

Комната так узка, что лица Исава и Адамса близки, как у сидящих за одним столом. Адамс сидит на длинной, узкой скамье западного, высокого образца, и на такой же скамье напротив, у другой стены, сидит Исава.

– Подписи сиогуна невозможно поставить, – отвечал Исава вежливо. Разговор опростился до крайности. Сиогун так и называется сиогун, как будто рядовая чиновничья должность. Вот до чего мы доходим с западными людьми!

– Я согласен. Но вы поняли меня?

– Да.

– Что вы поняли?

– Да. Спасибо.

– Но я категорически объявляю: подобная ратификация недействительна. Я вам этого так не оставлю. От Америки подписал президент. Кто от вас?

– Члены Высшего совета выразили волю высшего...

– Подписей членов совета за высшего недостаточно.

– Что же хочет коммодор?

– Кто у вас глава государства? Дайри, живущий в Киото? Так я требую подписи самого высшего – дайри!

– О-о! – По щекам губернатора покатились новые капли пота. – Это невозможно...

Какие бы мы друзья ни были, но тут никакие подарки делу не помогут. Хотя без подарков во всем мире при деспотиях, при чиновничьих режимах и при демократиях никто ничего не сделает. Во всех странах одинаково! В Азии и на Западе делу сильно помогают подарки, двигая вперед прогресс.

– Почему?

– Дайри – это как бог... и на документах не подписывается. Он так хорош и мы так в него верим, что он людей не касается и ни за что ответственность не несет.

– Что значит как бог? Давайте разберемся.

– Да, пожалуйста.

– Он на земле живет или на небе?

– На земле... – отвечал японец обиженно. При всей вежливости и расположении к американцам Исава едва терпел. Следовало выходить и распороть себе живот.

– Я требую подписи дайри! – сказал Адамс с грубой властностью, превращавшей его отечное, расплывшееся лицо в злое и грозное. – Грамотен ли дайри? Учат ли дайри в детстве?

– Да.

– Тогда пусть подписывает.

– Нет, это нельзя сделать. Не позволяется. Нельзя обратиться с такой просьбой. И, знаете, я не имею права даже говорить... Тогда вам будет прислан другой чиновник... – Исава всхлипнул, не сдержавшись.

– Было нельзя – будет можно. Для Америки все можно. И говорить можно. Неужели вы не понимаете? Мы чтим вашего императора и нижайше просим его подписи.

– Он – бог.

– Пусть и подписывает как бог. В конце концов, должен же когда-то ваш император участвовать в управлении страной! Мне кажется, что это не он не хочет подписывать, а это вы, чиновники... Это не я, а Путятин так думает... Они, по-моему, прикрываются высшим существом, – обратился Адамс к своим офицерам. – Это все их хитрости.

– Ваш бог может поставить подпись на американском договоре? – вдруг с интересом и как бы дружески спросил американцев Мориама Эйноскэ, показывая, что он мог бы быть в будущем министром при новом правительстве.

Адамс сказал Исава, что питает лучшие чувства и глубокое уважение к японскому государю, но что несоблюдение обязательств, взятых на себя уполномоченными японского правительства, вызовет возмущение во всей Америке, что у Америки могущественный флот и что гнев американцев станет безграничным.

Адамс показал Исава, каков может быть в гневе.

Накануне он подарил переводчику журналы для Исава «Мэгэзин Ревью», где помещено в разворот страниц изображение парада американского военного флота, и все японцы теперь, конечно, эту картинку видели.

– Ущерб Японии может быть велик, но унижение еще более ужасное, потеря престижа перед своим же народом и более всего в глазах князей.

Исава опять стал возражать, повторяя старые доводы и чуть ли не отказываясь от самой сути заключенного договора. Он сказал, что Япония не хочет принять американских консулов, вся страна против.

– Как? – бешено вскричал Адамс.

«Не хотят ли они все расторгнуть?» – мелькнуло в его голове. Отвислая кожа на дрябнущих жирных щеках покрылась красными пятнами, мешки ее запрыгали. Адамс сжал кулаки.

Теперь, когда Путятина нет, следовало действовать единственным способом, который оставался в распоряжении и который японцы понимали.

– Дайри! – закричал он на Исава. – Все, что в договоре! Или... Или...

– Нельзя... совершенно...

– Тогда сиогуна!

– Как это можно – так менять? – в тон ему закричал Исава, нашедший удобный миг и повод для подражания Адамсу. – То так, то этак... Так и так. Так и так! – переворачивал он в воздухе ладонь.

Его чиновники-японцы засмеялись. Переводчик Эйноскэ сказал Адамсу, что решено послать срочное письмо в Эдо.

– Америка вас выучит! – кричал Адамс и наконец в изнеможении спросил: – Где Кавадзи-сама?

...Кавадзи тем временем в своем храме занимался изучением копий американского договора. Он ждал прибытия делегации для приема Адамса, а также подлинников договора, чтобы проверить их в свою очередь.

Адамс возвратился на корабль с головной болью. Проходя по палубе, он сделал вид, что ударил кулаком по огромному жерлу пушки, и сказал сопровождающему его Эйноскэ:

– Вот вам что надо! Тогда будут все обещания исполнены. И мы вас не будем щадить. Мы вам всю Японию сожжем дотла, если нам понадобится.

Эйноскэ улыбался. Он приехал будто бы за обещанными американскими газетами, чтобы вечером читать их содержание Кавадзи и Тсутсую и постараться их уговорить. Очень хорошо описываются иногда события в Европе и происходящая война. Очень приятны также отношения западных держав между собой! Приятно знать. Подобные сведения в Японии держатся в секрете.

Коммодор вызвал к себе врача, а потом капитана Мак-Клуни и артиллерийского офицера.

Артиллерист, пожилой блондин среднего роста, с прямыми волосами, был заикой. Но команды выкрикивал всегда ясно и четко. Он никогда не заикался на ученьях и в бою.

– Наведите дальнобойную пушку на город как бы во время занятий, но оставьте ее наведенной на Симода.

Офицер ушел наверх, и вскоре раздался свисток, слышно было, как лязгнули, прогибаясь, рельсы, заскрипела палуба и орудие легко заскользило. Корабль вздрогнул...

С берега сразу увидели, что огромная пушка поехала по кругу и нацелилась на город, прямо на скопище храмов. Шпионы и полицейские сразу побежали извещать об этом.

Ниже храмов, у воды, стояла общая баня. Из нее, прикрываясь, стали выбегать испуганные японки и смотрели на повернутое жерло чудища.

Американские матросы облепили борта «Поухатана» и стали махать голым японкам шляпами.

Из бани появилась одетая старуха и, подняв кимоно, присела за баней напротив «Поухатана» оправиться – спиной к Америке.

Толпа матросов на палубе, как по команде, отпрянула и разошлась. А Сайлес, наблюдавший в подзорную трубу с жадным интересом, вскрикнул, как от сердечного приступа, и скатился вниз по трапу.

Утром к пароходу подошла лодка. Чиновник Хирояма и переводчик Хори Такеноске поднялись. Хирояма Кендзиро прибыл из Эдо. Он явился с визитом на борт «Поухатана».

Кендзиро сказал, что очень представительная делегация едет из столицы в Симода для обмена ратификациями с послом Адамсом, очень спешит и скоро прибудет. Хирояма всех поздравил и благодарил. Он был так восторжен, что добиться от него больше ничего не удалось.

– Делегация очень хорошая, – сказал он на прощанье. – Из важнейших вельмож. Состав ее выражает степень уважения японского правительства к Америке.

На следующий день явился второй губернатор, или, как называли американцы, «лейтенант-губернатор», и сказал, что уполномоченные прибыли.

Адамс ответил, что ждать больше некогда, немедленно надо все обсудить, что он отдал все продукты русским и не может задерживаться.

Японцы сказали, что все будет очень скоро сделано и что, не понимая английского текста, просят еще раз перевести ратифицированный в Америке договор на голландский.

Адамс напомнил, что одна копия на голландском получена японцами прежде, при заключении договора в Канагава в прошлом году.

Адамсу было заявлено, что в прошлый раз американцы оставили в Симода связки религиозных книг и теперь тоже могут так поступить. Японцы просят взять все книги обратно, все сразу, и что в противном случае возникнут очень серьезные недоразумения, и это только помешает делу, и все затянется. В Японии очень сильное общественное мнение, как и в Америке, и все возмутятся. Это затруднит дальнейшие переговоры, и хорошие отношения будут нарушены.

– Везите книги ко мне, – сказал Адамс.

– Это очень трудно...

– Тогда поступите с ними, как сочтете нужным.

Этого-то и надо было, чтобы был прецедент уничтожения миссионерских книг по распоряжению посла Америки.

– Мы часть привезем сюда.

Эйноскэ, приезжавший с вице-губернатором, сказал от себя Адамсу, что уполномоченные будут очень внимательны и прибыли так скоро, хотя и опоздали не по своей вине. И тут же, как это он умел, ввернул как будто свое неодобрительное замечание, что в этом году особенные условия и что больше послов не могли прислать, но что благоприятным обстоятельством оказалось окончание переговоров с Россией.

Что это значит? Опять какая-то казуистика... О чем я должен догадываться? Но Адамсу было не до ребусов. Комплименты и оскорбления у них всегда перемешаны. Адамс догадывался, что сказано в ответ на его ссылки на общественное мнение свободной Америки и на упоминание о могуществе флота. Переводчик Лобшейд, сообразительный и чуткий на обиды, подтвердил, что японцы мелочно мстят.

...В Управлении Западных Приемов состоялось заседание «с самыми высшими уполномоченными», как рекомендовал прибывших из Эдо чиновников губернатор-лейтенант.

Перед Адамсом целый ансамбль великолепных фигур, знатная картинная делегация, на вид гораздо эффектней и представительней той, что вела переговоры с Перри.

Возглавлял ее знакомый Адамса – невзрачный и, как мумия сухой Тода, князь Идзу, с запавшими настороженными глазами и темными большими глазницами, похож лицом на беглого каторжника. Но известно по прошлым встречам, что это остроумный и светский человек, друг Америки. От имени Японии Тода первым подписывал в Канагава договор с Перри. Теперь с ним еще четверо японцев, из которых кроме Исава одно лицо, может быть, знакомое.

Все были представлены друг другу, названы имена и звания.

Адамс готов был поверить, что честь оказана и почетный обычай соблюден. Но после заседания Такеноске сделал темный намек, и тут же всплыл Эйноскэ. Адамс уехал и просил Лобшейда все у них разузнать.

К вечеру все выяснилось. Из Эдо прибыл князь Тода. Но ученый Кога Кенидзиро включен в делегацию для приема Адамса из делегации приема русских. Он тут и жил, ниоткуда не приезжал.

– А главный цензор Чжу Робэни?

– Это Чуробэ. Мецке. Мецке – это совершенно не шпион и не полицейский, как ошибочно полагают иностранцы. Мецке – это только наблюдающий. Чуробэ из делегации, также принимавшей Путятина.

Так все вранье! Не захотели назначить особой делегации, заставили ожидать окончания переговоров с Россией и поручили прием Адамса тем же чиновникам. Не делегация прибыла, а единственный Тода!

Пока Адамс тянул японцев из лужи, он сам в нее погряз, незаметно для себя втянулся в те условности и церемонии, которых сам до сих пор не признавал, презирая их, как и все американцы, полагая ненужными и нелепыми. «Но разве в этом дело!»

На следующем заседании Тода сказал, что договор прибыл для сравнения с тем договором, который привезли американцы, но что английского никто не знает и сверять надо китайские и голландские копии, а не английскую и японскую, подписанную Америкой и Японией. Но потом их, конечно, надо сверить с английской и японской. А что за японскую японцы сами несут ответственность.

Копии сверяли, но главные подлинники не показывали.

Адамс сказал:

– Если ратификация договора, доставленного вами из Эдо, произведена без подписи августейшего суверена Японии, как требует статья двенадцатая договора, заключенного в Канагава, по которому вы взяли на себя обязательства, то невозможно мне принять документ в обмен на договор, привезенный мной из Соединенных Штатов. Договор подписан президентом и скреплен его печатью и одобрен конгрессом. Я подготовлю письмо на имя канцлера Абэ Исе но ками и пошлю его губернатору со своим офицером, и я прошу любезности незамедлительно переслать письмо в Эдо. В случае, столь для меня неожиданном, я обязан также поставить в известность президента сколь возможно скорее, с тем чтобы он мог сразу предпринять меры, которые он найдет соответствующими чести и достоинству страны.

Адамс добавил, что он требует подписи светского императора с наименованием его титула как «Кубо», так советовал мистер Лобшейд.

Спорили долго, и наконец Тода как бы испугался или притворился испуганным и сказал:

– Мы согласны, что имя императора должно быть... упомянуто... при заключении договора.

Не давая разгореться гневу Адамса, японцы заявили, что удаляются всей делегацией, чтобы обсудить подробности, и тогда поговорят в большом согласии и с уважением.

Возвратившись, Тода заявил, что делегация еще будет все обсуждать.

– Хотя бы так, – сказал Адамс, – чтобы сказано было, что император поручил ратификацию этим лицам, этим пяти лицам высшего правительства. Поняли? Надо объяснить, что эти пять подписей и их печать – это и есть подпись императора. Да чтобы сиогун заверил и сам подписался.

Все происходило 13 февраля в храме Чёракуди, где сад уже начинал цвести. С Адамсом был переводчик Лобшейд, также черноглазый и яростный на вид лейтенант Коль, которого японцы почему-то стеснялись, лейтенанты Пегрэйм, Елдридж и Крэйг и корабельный клерк – целая свита молодых и строгих личностей, похожих на сыщиков перед допросом. Все в устрашающих усах и бородах и в узких полосатых брюках, от которых ноги американцев делались еще длиннее и казались невиданными. Все при оружье и с мощными кулаками. Такие личности ходят подле каждого адмирала цивилизованной страны при переговорах и даже толкают плечами как бы нечаянно.

Тода заявил, что слово «Кубо» совершенно неприемлемо, не может быть употреблено. Это ошибочное, вульгарное слово. Наименование очень вульгарное, употребляемое только очень простым народом.

Уловка? Или щелчок по носу Лобшейду с его претензиями на знание Японии?

– Лучше, – продолжал Тода, – употребить слово «Тайкун», что означает Гранд Лорд или Август Суверен. И это слово уже шестьдесят лет употребляется в международной переписке с иностранными государствами.

– С какими? Разве у вас...

– Да... С великими империями – соседями... С Кореей.

– С Кореей?

– Да. Из Кореи пишут «Тайкун». И мы в Корею. А слово «Кубо», как очень вульгарное, совершенно неприемлемо для официального правительственного документа, и это было бы неприличным.

Адамс долго еще слушал эти упреки.

– Так что же решим окончательно? – спросил он.

Японец Тода был совершенно брит и лыс, у него нет даже косички на темени. Он, право, похож на беглого каторжника из нью-йоркской тюрьмы. Он окончательно выматывал нервы американского посла. А прошлый раз Тода был таким покладистым, и на все соглашался при переговорах с Перри, и сидел с ним рядом. Американцы поначалу принимали за чистую монету его титул принца и были польщены, но теперь оказывается, что этих принцев в Японии тысячи.

– Слово «Тайкун» так уже употреблялось нами при переписке с Россией и Голландией, – сказал «беглый каторжник» с таким видом, словно окончательно успокаивал Адамса. Тем более что и он, и Исава, и его лейтенант-губернатор, и все члены делегации, кроме молчаливого представителя безопасности, уже не раз клялись, что никогда еще не было, чтобы император подписывал... И что сиогун никогда не подписывал. Но сейчас уверяли, что все будет, как он просит. И при этом будет так, как много раз было при переписке с Кореей, Голландией и Россией.

А почему не с Китаем? Про Китай не помянули. Да потому, что китайцы дозволяли всем писать к своему двору только как от низших к высшему. Народу в Пекине внушается, что Китаю принадлежит весь мир, что все земли управляются из Китая, из Китая все изделия, книги, бумага и все, что на ней напечатано, все короли мира и даже английская королева Виктория могут обращаться к китайскому императору как вассалы и по сути дела таковыми являются. Кроме посла Боуринга в Гонконге, который готовится бомбардировать китайские порты.

Япония, без сомнения, считается низшей и зависимой от Китая. Монарх Японии упоминается в переписке с Китаем только как подчиненный, зависимый от китайского богдыхана, почти как его должник. Хотя японцы читают не так, и смысл получается другой. Рассказывают, что один китайский император своему любимцу сыну подарил все территории на север от Китая, без ограничения и конца, как бы и Канаду, и Сибирь, и все, что там дальше за ними, и все неоткрытые земли, еще тогда неизвестные.

С китайцами еще будут дела похуже, чем тут. Они еще докажут, что и Америку всю император давно уже подарил своему сыну вместе с индейцами и что настанет пора воспоминаний...

Так думал на официальном заседании с японскими дипломатами посол Адамс, не слушая японцев, которые надоели ему переливанием из пустого в порожнее.

Вдруг Адамс встал и грубо пригрозил войной.

Японцы поняли, что он не уступит. Теперь опасно, и следовало поступить, как он, Адамс, говорил, требуя очень укоряюще. За ним почувствовались сила и ум Америки. Перри проще, он очень властный, всегда показывает силу и пугает. Это очень приятно вспомнить. Силу власти показывал не очень умный человек, и было заметно, что он просто хочет напугать.

Адамс другой человек, обычно приветливый, спокойный; не стараясь пугать, он приводит те же доводы, что война может начаться.

– Пора вам самим понимать, господа!

Японские уполномоченные упирались и сопротивлялись, но в глубине души каждому было приятно, что американский посол так старается и в общем-то понемногу вытягивает всех их из надоевших старых обычаев, как из лужи, и каждому хотелось знать, что дальше, хотя любопытства не обнаруживалось.

На «Поухатане» был назначен прием и, как советовал Путятин, приглашены Кавадзи и Тсутсуй.

– У дайри есть ли печать? – спросил Адамс у Кавадзи, принимая его и Тсутсуя в своей библиотеке.

Кавадзи в белоснежной манишке. Некоторое время подумал, должен ли он отвечать; важный и модный, собрав в складки лоб, он слушал, слегка опершись на тяжелый веер, как на скипетр.

– Да, есть, – ответил он.

Ответ возвысил необычайно его значение в глазах американцев.

Гончаров когда-то сказал Кавадзи: «Буду всегда ждать, что ваше имя, Саэмон, окажется в числе творцов новой Японии».

– Япония очень древняя страна, – сказал старичок Тсутсуй, – и у нас созданы сложные и многочисленные... традиции... которых японцы любят придерживаться... Это очень трудно понять западным людям и требует много сил и времени...

– Я достаточно стар, – ответил Адамс, – и все понимаю.

– Вы знаете, я очень рад этому. Я тоже стар, – ответил Тсутсуй. – Я согласен с вами вполне. И чем старше человек, тем опытней. Должен заметить, что я старше по возрасту, чем Соединенные Штаты Америки...

При виде ошеломленного посла Америки, не ожидавшего такой похвалы, старик ласково и нежно улыбнулся, и глаза его потонули в морщинках.

Тсутсуй добавил, что совсем недавно он читал о реке Волге и что Волга настоящая русская река, как Миссисипи – настоящая американская река, и воды этих рек привычны народам России и Америки. И он похвалил русский широкий и великодушный народ на Волге и пожелал, чтобы он там плавал счастливо у себя на родине.

– Это уже очень чудесно! – добавил он.

Адамс заговорил. Он стал терпеливо и подробно излагать суть дела и всю его историю.

– Мы всенижайше обращаемся к вам, – продолжал Адамс.

Он излагал свое дело и все доводы. Он говорил долго, твердо и горячо, и в тоне его слышалось полное уважение к Кавадзи, последняя надежда, и это было очень трогательно. Но Кавадзи понимал, что лук у них натянут до предела и что если сейчас все окажется напрасным, тщетным, то больше у них уже не будет надежды, не останется также терпения. Теперь очевидно, сколько запасов сил у Америки.

Кавадзи долго слушал и не вступал в разговор, даже когда Адамс умолкал и как бы оставлял ему возможность ответить.

Адамс, конечно, сильный человек. Он не раздражался в ответ на это молчание, а твердо говорил опять и опять, находя новые доводы. Наконец он окончательно стих, и все подавленно молчали, как бы чувствуя, что вся затея напрасна, что и этот благородный японец бессилен переступить варварские предрассудки, что рекомендации Путятина бессмысленны.

– Вы хотите, чтобы на договоре была подпись и печать шегуна? – вдруг резко спросил Кавадзи, кладя руку с выдвинутым локтем на колено и наклоняясь быстро всем телом к Адамсу, как бы делая выпад в сабельном бою.

– Да, мы этого просим нижайше... Это... – И Адамс опять заговорил. – Пожалуйста, гавану! – между прочим предложил он японцу коробку сигар.

– Или вы хотите, чтобы была подпись и печать дайри? – спросил Кавадзи, беря сигару, держа ее уверенно в пальцах и делая еще один энергичный выпад.

– Да, но если это нельзя... то... получить подпись шегуна... – Адамс энергично повторил о возможных пояснениях.

Снова наступило тягостное молчание.

– Но договор Японии и Америки уже ратифицирован, – сказал Кавадзи.

– Да! Но...

Кавадзи опять все выслушал.

– И на договоре имеются подписи, а также печати. Печать дайри, императора Японии... также подпись шегуна.

Все стихли.

– Все же нижайше осмелюсь спросить: являются ли в этом случае подписи личными?

– Да, поставлены личные подписи.

– Завтра состоится ли ратификация?

– Да, если все так, то мы благодарны вам и привезем ратификацию.

Кавадзи обвел послов Америки холодным, но благожелательным взглядом, как бы говоря: «Слушаем вас со всем вниманием и вежливостью. Теперь я видел, как вы беспокоились. Вы беспокоились сегодня совершенно так же, как беспокоилась Япония, когда в залив Эдо два года семь месяцев и три дня тому назад вошла эскадра Перри. Спасибо вам. Но нет оснований для ваших беспокойств, как не было оснований у японцев, когда они еще не поняли, что миссия Перри дружеская».

– Но почему же так отказывались послы и губернатор?

– Это ошибка и недоразумение. Они боялись взять на себя ответственность и что-то утверждать. Подписи на договоре не зависят от объяснений и мнений уполномоченных, и это является очевидным само собой, когда это видно на документе. Уполномоченные не смели рассуждать ни о чем подобном заранее.

Дальнейший разговор был бессмысленным. Это чудо или удивительный обман! В состоянии шока все американцы.

«И такими они пока еще останутся!» – подумал Кавадзи.

В честь Кавадзи и послов дан был американцами праздник. Но печать полного недоумения, так не свойственного уверенным западным людям, не сходила с их лиц. Адамс, Мак-Клуни и все, кто знал о сути дела, отличались от тех, кто ничего не знал.

На другой день в храме состоялся обмен ратификациями.

Тщательно были рассмотрены все подписи и печати. Японцы задали богатый обед. Но потом на корабле у Адамса собрались миссионеры, японец, ставший американцем, знатоки китайского, Лобшейд и все дипломаты и до утра изучали все и спорили. Это подозрительно! Действительно, как объяснили японцы, кроме печатей членов горочью были поставлены еще две какие-то? Почему же они упорствовали? Зачем?

Как их проверишь? В Японии пока еще нет купленных Америкой журналистов, нет и парламента. Они могли и обмануть... Что это за закорючки? Господи, в чем же дело?

Тревога была написана на каждом лице.

Вызвать свидетелей? Обязать дать особые расписки от имени власти, что эти подписи действительны? Но тогда действительны ли будут подписи властей? Законны ли их подписи? Не подпишут ля они ложного свидетельства? Какое ужасное сомнение! Можно сойти с ума. Или же? Или этот Кавадзи – гений! Тогда и совет Путятина ценен. Викинг. Могучий человек!

– Господа! – заявил Адамс. – Довольно сомнений! Все произведено должным образом. Наши требований удовлетворены. Я поздравляю всех вас, господа. Все вы представлены мной к награде. Благодарю наш доблестный экипаж.

Посол назначил день и час ухода. Назначен ответный прощальный прием послов, концерт, бал, пир... Приготовлены подарки.

– И довольно! Довольно! Никто у нас более не выдержит этой пытки. Никаких больше сомнений и проверок! Если верим мы, то почему не поверят американское общественное мнение, президент и секретарь флота? Довольно! Пока мы все не стали сумасшедшими от этой мнительности! В плаванье! В Америку! Довольно!

В канун прощального приема Кавадзи сидел у себя в храме подавленный и мрачный.

«Японцы не так умны и хитры, как это кажется европейцам. Они тугодумы, плохо понимают, если речь идет о чем-то новом. Их мысли узки, отрывисты и малы, как острова. Но еще замечено, что они совсем не такие патриоты, как принято думать. Они свои слабости, хитрости, жадность, пороки – все умеют объяснить службой дайри, патриотизмом, но на самом деле это не так.

В битве они с бешеным воодушевлением кидаются в ярости на врага. Да, это так. Но это тоже не просто. Если так страшно не закричать, если смело не кинешься вперед, если грозно не устрашишь врага готовностью к смерти, то все равно тебя убьют. Но убьют свои и с позором. Поэтому нужна сильная и строжайшая власть.

Но так ли? И только ли устрашающая сила? Ведь устрашающая сила, все подчиняя себе, довела Японию до позора...

Но самое большое препятствие – это наша цивилизация, вся в предрассудках и условностях, обросшая ими, как ракушками. Они губят людей и связывают их. Тут Перри прав».

Правительство состоит из образованных и ученых. А умный человек не может быть ученым, как ученый человек не может быть умным! Это сказал мудрец. И это так. Если бы Кавадзи спросили высшие силы: чем недоволен? – Я недоволен пунктом договора с Россией о совместном владении Сахалином. – Ты хотел бы, как и правительство, взять остров целиком? – Нет, я хотел бы поступить мудро и целиком оставить его России. Я этого хотел, но Путятин почти навязал мне остров. Я знаю, что пока живы русские и пока Россия великая и непобедимая, ей нужен выход в море. У русских много земли, даже слишком много. Им земля не нужна, им нужен выход в море. Теперь между нами и Россией начнется вражда из-за этого совместного владения. В русских больше силы, чем во всех других народах, хотя у них нет машин, пароходов. Я мог им отдать Сахалин, хотя и требовал весь остров, как мне было приказано. Но я не смел отдать остров. А Путятин не подумал о будущем, и мы вместе совершили ошибку, которая будет нам дорого стоить...

...– Эй, что ты смотришь! – кричал Сенцов с путятинского вельбота, оставленного адмиралом.

Сенцов жил в Гёкусэнди и шел на вельботе с Дьячковым, жившим прежде в Анива и считавшимся японским переводчиком. С ними Авдюха Тряпичкин. Шли мимо парохода. Сенцов завидел знакомых, хлопнул себя по коленке и сделал такое движение, словно дернул шнур от американской пушки.

– Поворачивай орудие на баню! Японка туда мыться пошла!

– Разве Путятин здесь? – спросил пети-офицер.

– Ноу, гоу эвей^[1], – ответил Авдюха. – А нас пятеро... Файв^[2]. Остались здесь. Фор сервиллиэнс^[3].

^[1]Нет, ушел.

^[2]Пять.

^[3]Для наблюдения.

– For surveillance? – спросил пети-офицер удивленно.

– Ноу офицер^[4], – ответил Авдюха.

^[4]Без офицера.

– Гут! – крикнул рябой, которого американцы звали Кружевным и с которым дианские не раз пили сакэ.