«Иртыш» шел к югу.

Где-то за горизонтом был таинственный для европейца новый мир. Сахалин, Япония, берега Татарии… «Байкал» ушел туда на открытие. Судьба этого судна тревожила губернатора. Муравьев желал сам разыскать Невельского, встретить его и, может быть, войти вместе с ним в лиман Амура, сделать первый шаг к сближению России с древними странами Востока — Китаем и Японией. Но пока никаких признаков ни Китая, ни Японии. Шумело холодное море… Изредка виднелся парус китобоя…

Солнце еще не всходило. Слева, низко над океаном, занимается желтая заря. Небо с редкими звездами совершенно голубое. Паруса в тени. С кормы они кажутся черными. Видны черные силуэты матросов, навалившихся животами на реи.

Заря краснеет, и полоса ее подымается над медленно и шумно волнующимся морем. Его ровное, но тяжелое дыхание вздымает судно, клонит мачты, качает горизонт…

Капитан и генерал-губернатор с подзорными трубами на полуюте осматривают дали, открывающиеся из-под ночной завесы.

«Нет „Байкала“!» — думает Муравьев.

«Нет „Байкала“, — озабоченно думает Поплонский. — Как идти дальше?… Карт нет, глубины не исследованы. Все предосторожности приняты, но каждый миг может быть катастрофа…»

— Идем пять-шесть узлов, — показывая ладонью на темные волны, говорит капитан по-французски, обращаясь к генерал-губернатору.

Муравьев молчит. Воротник его шинели поднят. Ветерок, прохладно, сыро. Муравьев чувствует себя отлично… Он человек привыкший ко всякому климату и готовый ко всяким случайностям.

«Я могу сказать государю, — думает он, — что сам плавал по Тихому океану. Входил в Курильский пролив, сам пересек Охотское море, был у Сахалина. Штормы, тайфун в Охотском море перенес сам! Для Петербурга достаточно. Там и поездка в Якутию — чуть не подвиг… Ни один из губернаторов Сибири не посмел сюда носа показать. Да что сюда! На побережье никто не бывал, Камчатки никто не видал! Государь сам вечно в пути, не боится дорог, хотя его вон вывалили под Пензой из кареты. С него пример беру, не стесняясь расстояниями и тяготами, так и скажу в Петербурге».

В полдень стала видна синяя полоска — северный берег Сахалина. Наутро «Иртыш» подошел к нему. Качка была порядочная. Муравьеву не очень хотелось съезжать на берег в такое волнение, но надо было.

На берегу ни признака жизни. Ни дыма, ни следа человеческой ноги. Не только никакого влияния Китая или Японии вообще, но ни лодки, ни паруса на поверхности моря. Казалось, тут край земли. На суеверного человека может напасть ужас.

Дул холодный ветер. Небо хмурилось. «Сентябрь месяц, — думал губернатор, — а такой холодище, гораздо прохладней, чем на Камчатке…»

Скрестив руки, губернатор долго стоял на песке. Его спутники — Струве, Штубендорф и рослый поручик Ваганов, всегда с охотой кидавшийся выполнять рискованные поручения, ждали. Всем надоело, все прохаживались; даже вышколенный и педантичный Струве припадал на ногу, как свищёная лошадь, но губернатор стоял не шелохнувшись.

«Пусть подольше подождут и хорошенько запомнят, как высаживались на Сахалин, — подумал Муравьев, замечая нетерпение чиновников. — Пусть помнят, как я искал „Байкал“, пусть поймут, как важно это для России, какое значение этому я придаю. Пусть помнят, что тут стоял губернатор… Уж одним тем, что губернатор стоит на Сахалине, вновь утверждается исконное право России на этот полуостров. Это не забудется. Станут потом показывать это место и говорить, что вот, мол, здесь стоял Муравьев, смотрел на пустынное море и ждал „Байкал“… Сейчас, конечно, им не очень нравится… но пусть потерпят».

Ветер ударил е силой и хлестнул песком в лицо губернатора.

— Но хотя бы след какого-нибудь сахалинского Пятницы!

Муравьев с глубокомысленным видом прошелся по песку, носком начищенного сапога ковыряя белое щепье, нанесенное когда-то прибоем и как бы вросшее в отмель.

«Как могли Хвостов и Давыдов^[22] оставить на этом острове пятерых матросов? — думал он, вспоминая, что Невельской рассказывал ему в Петербурге, в гостинице «Бокэн». — Какая судьба их? Где они? Жив ли хоть один? Невельской желал выяснить это.

^[22]Лейтенанты Хвостов Николай Александрович (1776-1809) и Давыдов Гавриил Иванович (1784-1809), будучи на службе Российско-американской компании, плавали из Петропавловска-Камчатского к берегам Сахалина, в Охотское море, в Русскую Америку. На южном берегу Сахалина оставили первую группу русских поселенцев. За уничтожение японских складов на Сахалине и Курильских островах были арестованы, бежали в Петербург. После смерти Г. И. Давыдова вышла его книга «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним» (1810-1812).

История историей, а в настоящем мало утешительного. Где же Невельской? Это становится загадочным». На крайний случай Муравьеву хотелось бы встретить его в море, как бы сопутствовать Невельскому при его открытиях. «Наивные мечты! — подумал он. — А ведь я желал вместе с Невельским пройти в лиман». Но, кроме того, заботила деловая сторона — судьба открытия; надо было знать основное, важное и серьезнейшее — доступна ли река…

Губернатор пошел к шлюпке. Он не сказал никому ни слова. На судне Муравьев вызвал капитана в свою каюту.

— Идем на юг, Владимир Петрович, нам необходимо встретить Невельского.

Поплонский пытался возражать, но губернатор не стал его слушать.

— Куда мы идем? — спросила Екатерина Николаевна, появляясь в салоне, когда ушел капитан.

— На юг, к лиману Амура!

Взглянув в открытый иллюминатор, где сквозь брызги виднелись низкие пески Сахалина, Муравьева повела плечами.

К полудню ветер достиг силы в шесть баллов. За обедом в тарелки укладывали ложки и вилки, чтобы суп не плескался. В море, да еще в прохладные дни, ели с особенным аппетитом. Суп медленно набегал то на один край тарелки, то на другой… После обеда Муравьев вышел на полуют.

— Не видно «Байкала»? — спросил он, берясь за трубу, поданную штурманом.

— Нет нигде… — ответил Поплонский.

Ветер вдруг переменился и стал крепчать. Судно понесло к сахалинскому берегу.

«Черт возьми!» — думал Муравьев, глядя, как отчаянно боролись матросы со штормом…

Наутро видимость была отличная.

— «Байкала» нет нигде. По-моему, Николай Николаевич, нам не следует идти дальше, — говорил Поплонский. — Мы не можем доверять имеющимся картам… Продвигаясь к югу, мы рискуем… Один я готов не задумываясь… — Он сказал, что не смеет подвергать опасности судно, на котором губернатор.

— А если идти дальше? — быстро спросил Муравьев.

— Дальше мы рискуем, — повторил капитан. — Дальше начинается загадка. Море не исследовано, и мы можем подвергнуться разным неприятностям.

Муравьеву уж и самому не хотелось идти дальше, и Екатерина Николаевна страдала… Все эти моря, пески и скалы осточертели и ей и ему. Но он сделал вид, что недоволен советом Поплонского, и строго нахмурился.

Губернатор долго смотрел вперед, туда, где простиралось неведомое море, направляя свою трубу в разные стороны, и долго еще молчал. Идти туда не хотелось, но и выказать этого нельзя…

— В Аян! — вдруг решительно приказал он, как бы скрепя сердце и с большой досадой поддавшись уговорам Поплонского, и спустился к себе по трапу.

— На брасы^[23]! — услышал он наверху повеселевший голос капитана и, сам радуясь, что кончаются эти надоевшие поиски, вошел в каюту. Послышался скрип штурвала и характерный стук троса. Руль перекладывали, менялся курс.

^[23]Брасы — снасти, которыми укрепляются паруса.

— Плавать у Сахалина, да еще с губернатором, по старым картам, — говорил в это время Поплонский, — выбросит штормом на берег или сядем на мель…

— А у нас еще француженка, — сияя, отвечал молоденький штурманский помощник.

— Да, боже упаси, сраму не оберешься! — подхватил Поплонский. — Как крепишь, анафема! — зверски заревел он в трубу и, опустив ее, снова обратился к юноше: — А любезная девица, очень пикантная…

— Я приказал идти в Аян, — говорил губернатор жене, которая, кутаясь в соболью накидку, сидела в салоне с мадемуазель Христиани, и гадала на картах. Екатерина Николаевна бледна и сегодня не подымается наверх. Желтизна стала проступать на ее лице.

— Я уверен, что Невельской уже в Аяне, — сказал Муравьев, снимая мокрый плащ. — Он мог закончить опись…

Через два дня «Иртыш» проходил вблизи Шантарских островов; их голубые хребты с широкими разлогами закрывал туман, но на море тумана не было, и солнце светило ярко, и видно было, что туман на берегу становился все гуще по мере того, как судно приближалось.

— Что это такое? — наконец не вытерпел Муравьев.

— Дым, ваше превосходительство! — отчеканил Поплонский.

— Дым? Или туман?

— Нет, это дым… Обычное явление в здешних местах. Китобои где-нибудь высаживались на берег, топили жир или рубили дрова для вытопки и подожгли лес, чтобы сох, чтобы лучше были дрова на будущий год…

— Ка-ак! — Муравьев кинулся к борту с таким видом, как будто перед ним были не Шантарские острова, а провинившиеся чиновники, которых надлежало распечь. — Какое же право имеют китобои жечь наши леса?

— Они без всякого права делают все, что им вздумается.

Муравьев покачал головой: не первый раз слышал он такой ответ. «Ну ничего! — думал он. — Эти сведения еще пригодятся. Все это новые и новые подробности для преинтереснейшего, увлекательного, как роман, доклада на высочайшее имя».

Он стоял на полуюте и снова размышлял о том, что надо сделать тут, на Восточном океане^[24].

^[24]Восточный океан — старинное название Великого, или Тихого, океана.

Клубы белого дыма подымались из океана, и вскоре черные и синие вершины Шантаров совсем исчезли в облаках.

«Боже мой! — думал Муравьев под шум волн, как бы игравших с кормой. — Дать жизнь этим великим просторам! Камчатка, Сахалин, Шантары, Охотский берег… Что за народ, который занял все эти земли, что за богатырь! Каждый бежал отчего-то за Урал, а потом, на краю света, заняв эти Шантары или реку Охоту, слал челобитную в Москву!… Никому в голову не приходило зажить тут князьком, самостоятельно… И теперь, когда Балтийское море все более превращается в большое озеро, когда вскоре без океана жить нельзя будет, весь этот мужицкий запас земли, припасенный для Руси два и три века тому назад, все эти Шантары, Охоты и Авачи сослужат еще нам великую службу…»

Дни губернатор проводил в салоне, составляя письма в Петербург и обширную докладную царю о результатах своего путешествия и о необходимости преобразования в управлении Восточной Сибирью. В перерывах пил ром с водой и, разгоряченный, без шинели, подымался наверх и проводил на полуюте целые часы.

— Nicolas, vous êtes fou!^[25] — с тревогой говорила ему Екатерина Николаевна. — Ты простудишься в такой холод!

^[25]Николай, вы безумец! (франц.).

— Мой дедушка всегда учил нас, — отвечал Николай Николаевич, — мешай дело с бездельем — с ума не сойдешь…

Екатерина Николаевна в шторм лежала с книгой, она знала, как вести себя в любых условиях, ела немного, но вовремя, никогда не падала духом и часто оживленно разговаривала с Элиз.

Однажды к вечеру открылся матерый берег. На рассвете завиделся Аян.

— Вижу корабли в гавани… — доложил впередсмотрящий.

— В гавани есть суда. «Байкал» стоит, — сказал Лондонский.

Муравьев почувствовал, что с плеч у него сваливается гора…

— Вон и «Байкал»! — сказал он жене, которая поднялась наверх.

— О, «Байкал» здесь!

— А вон и «Кадьяк», — заметил Поплонский. — Действительно, это «Кадьяк»! А за ним «Байкал»!

— Все здесь, слава богу! Какая удача! Если «Кадьяк», то наш Миша тут! — сказал Муравьев, опять обратившись к Екатерине Николаевне. — А мы искали их!

Утреннее солнце светило прямо на крыши Аяна. С моря здания казались большими. Как вырезанные из белой бумаги, проступали они на склонах черных хребтов.

«Что мне думать и искать, — размышлял Муравьев, — ясно, губернатором Камчатки должен быть Завойко. Вот его деятельность, как на ладони». Губернатор уже познакомился с Завойко. Проезжая через Якутск, он вызвал его туда из Аяна и вынес впечатление, что это человек дельный.

Подтверждения были сейчас налицо. За время своего путешествия Муравьев никогда не видал столько новых построек. На Камчатке старые здания разваливались, новый госпиталь возводился двадцать лет, Охотск был грудой гнилья, а в Аяне — все новенькое. И место оживленное, корабли стоят. Завойко — наилучшая фигура для Камчатки! Он трезв, делен, тверд, как кремень, здоров. Молодчина! Когда-то под Наварином упал с реи на палубу во время боя, сломал руку, ребра и остался в строю. Герой и тверд духом.

Муравьев подумал, что с назначением Завойко следует поспешить, пока Компания не дала ему повышения. Муравьев размечтался, какое огромное дело разовьет он с помощью Завойко на Камчатке! Порт, казармы, дома для чиновников! «Полосатые будки выстрою и велю срисовать, представлю государю… — иронически подумал он, — чтобы видел, что полиция повсюду в России, даже на берегах Тихого океана…»

Муравьев стал смотреть снова на берег. Где-то там были Невельской, Завойко, Корсаков. Один пришел из важнейшей экспедиции, другой был виднейшим администратором, третий

— Миша Корсаков — родным, близким человеком, неутомимым исполнителем.

Муравьев чувствовал свою силу и власть над этими людьми, исполнявшими его замыслы.

А Поплонского, видимо, что-то беспокоило. Он то и дело наводил трубу в глубь бухты.

— Да-а… — задумчиво и как бы с тревогой, наконец, вымолвил он.

Этот маленький пожилой человек, смущаясь, необычайно быстро краснел. Лицо его и на этот раз побагровело. Осторожно шагнув маленькой ножкой к Муравьеву, он замер, видимо не решаясь заговорить, и снова стал смотреть на берег.

— А «Байкала» в гавани нет! — звонким голоском заметил штурманский помощник, обращаясь к капитану.

Поплонский покраснел еще сильней. Он давно заметил, что «Байкала» нет в гавани, что там стоят бот «Кадьяк», китобойное судно и старый компанейский транспорт «Охотск».

— Нет? — спросил Муравьев, скрывая вдруг охвативший его холод.

— Нет «Байкала», ваше превосходительство, — подтвердил капитан. — Это стоит китобой, двухмачтовое судно под американским флагом!

— Что за чертовщина! — невольно вырвалось у губернатора.

Не обращая больше внимания на Аян, он стал смотреть на суда.

— Вот это бот «Кадьяк», на котором уходил Михаил Семенович, а это старый транспорт «Охотск», — говорил капитан.

— «Охотск»? — строго переспросил губернатор.

— Да, «Охотск». Старое судно, возит пушнину в Аян из Америки. Четыре года тому назад директор Гудзонбайской компании Симпсон приходил на нем в Охотский порт из Ново-Архангельска, — рассказывал Поплонский, пытаясь рассеять губернатора. — Да, этим «Охотском» командовал тогда Кадин, который вместе с Орловым^[26] нашел Аян, а уж потом тут стали строиться, перевели сюда факторию.

^[26]Орлов Дмитрий Иванович (XIX в.) — штабс-капитан корпуса флотских штурманов. Исследователь Охотского моря, Приморского края и Сахалина.

Муравьев был темнее тучи. Ему хотелось крикнуть: «К черту Аян! Где Невельской?» Губернатор готов был схватить Поплонского за ворот, накричать, затопать ногами. Но он молчал и терпеливо ждал, не желая отказаться от мысли, что Невельского в Аяне нет.

«Корсаков вернулся, но вернулся ни с чем, — думал он. — Что же случилось? Неужели…»

Мимо проплыли черные утесы, торчавшие среди 'моря. Тучи чаек с криками носились над ними. Один утес, отколовшись от берега, стоял, подобно покосившемуся высокому черному памятнику. Белые чайки усыпали его, как снегом, — такое их множество. Судно вошло в гавань. Теперь ясно были видны флаги и даже названия судов.

От берега шла шлюпка. Вскоре на палубу «Иртыша» поднялся Корсаков. Он из известной семьи Корсаковых, из которой вышло много русских деятелей. Его отец, ныне в отставке, в прошлом крупнейший русский инженер. Корсакову двадцать два года, у него пухлое румяное лицо, светлые усы и голубые глаза. Он высок, плечист, ловок, неутомим и точен. Это золото, а не человек, как говорит о нем губернатор, лучшего адъютанта и желать нельзя. До прошлого года он служил в гвардии в Семеновском полку.

С ним вместе приехал рослый, рыжеватый человек с короткими и густыми, как шерсть, волосами, с толстыми красными губами и голубыми глазами навыкате, в мундире капитана второго ранга.

Это был Завойко.