Ксеню сильно занимали соседи. Чем больше они помогали ее мужу, тем сильней хотелось ей знать, что это за семья, откуда взялась такая. Почему это такие людям угодники? Теперь пошел слух по прииску, что у Егора сын живет не венчан. Ксеня сама растрезвонила о том, что Вася и Катя живут в грехе. И теперь эту же свою новость, услыхав от других, толковала: «Сволочи все!»

Сам Кузнецов выбран, всем верховодит, всех учит, мужчина степенный, хотя и простой… А и в такой семье есть трещина.

Ксении невольно хотелось эту трещину расковырять, узнать, далеко ли она идет. Наверно, далеко, да и не одна эта трещина… Простота-то хуже воровства…

Ксеня пришла к Улугушке, помогла выстлать ему рогожку на самодельной бутарке.

– И может, что надо тебе починить? – спросила она гольда. – Неси мне!

Сильные руки ее с такой же ловкостью могли запеленать ребенка, приготовить пищу, испечь хлеб, накрыть стол, и накормить людей, и починить, и сшить, скатать, и спрясть, как и бутарить на промывке, выбирать пальцами золотые значки. Ничего не упустят острые Ксенины глаза.

– А сын у Егора венчан живет?

– У-у! Конечно!

– А когда свадьбу справляли?

– Где? Дома! А ты че?

– Видишь ты… А люди врут… Вот сволочи… Говорят, что в грехе живут дети нашего президента…

– Никогда! Че ты! Какой грех!

Ксеня часто приходила после промывки с каким-нибудь делом к Кузнецовым и подолгу стояла, рослая и прямая, как солдат на часах, засунув руки от мошки под фартук, зорко наблюдая за всем вокруг, переговариваясь с Татьяной и поддакивая ей. Ксеня и сама была бойка и востра.

«Больно шаркает все глазами!» – думала про нее Таня.

С постройки пришел Егор с каким-то цыганом.

– Слушай, хозяин наш, отец дорогой! Помоги! Помираем, дорогой, с голодухи помираем!

– Пойдем, я тебе лепешек дам! – сказала цыгану Ксеня.

– Ой, спасибо, дорогая, спасибо! Век твоей милости не забудем… Да у нас, матушка-красавица, дело не к тебе…

Егор помылся, вытерся полотенцем и пошел толковать с гостем в новую избенку.

– Дай нам заработать, дорогой! Поставь нас на хороший участок. Дай нам из горькой нашей бедности выбиться. Жена тебе счастья нагадает, детям твоим век будет хорошо. И внукам и правнукам…

Глаза его зло блеснули, видя, что пожелание счастья не действует на мужика. Цыган Иванов знал таких людей. Обещание нагадать счастье – не шутка. А люди все суеверны. И кто может нагадать счастья, тот может сделать и наоборот.

Иванов старался смотреть грозно, как бы обещая злые вести. Он хотел напугать здешнего президента.

– У нас каждый ищет сам, – ответил Егор. – Иди выше по реке и мой. Лучшие места, где перебутор, спор ключей…

– Дорогой, люди конные вороты устанавливают, в глубь матушки-земли пробивают путь, а что же я с тазом… Без лопаты… А я коней пригнал на плоту.

Запасные лопаты теперь у общества были. Были и лотки. Егор дал все цыгану.

– Покажи, дорогой, как мыть. Никогда я не мыл, не знаю!

Старухи бы заели Егора на старых местах, мол, дурной глаз пришел, гони его вон…

– Ну, Иванов! – хлопнул он, прощаясь, цыгана по плечу. – Утешил ты меня!

– Спасибо, дорогой кормилец! – приветливо улыбался цыган.

Лодка зашуршала, ринувшись на песок. Тихо вышел Сашка.

– Ты че тут? – спросил он цыгана. – Че пришел? Че надо?

Цыгана как ветром сдуло. Он так испугался и откровенно струсил, что Татьяна и Катерина покатились со смеху.

– Эй, Иванов! – заорала Татьяна вслед.

Сашка показал женщинам новые часы.

– Где такие купить? Сколько ты платил? – спросил Василий.

– Как гонконгский китаец! – говорил Сашка. – Мастер приехал, ухватился за меня: «Даю даром! Возьми, Саша, я полицию люблю… И всю семью вашу наряжу в золотые цепочки. Вот так пустишь по брюху!»

И Сашка, выпятив живот, представил, как часовой мастер учил его ходить с цепочкой.

– Садись, я тебе ухи налила! Хлеба поешь, чумиза, поди, надоела! – сказала Таня.

– Да, правда, Танечка, чумиза надоела, – сказал Сашка.

Егор знал, что Сашка не только часов, он вообще ничего не возьмет даром. А Сашка не стал рассказывать, как он встретился с часовщиком.

– Открой ящик! – велел он мастеру.

– Зачем тебе ящик? Что тебе мой ящик? Я же тебе дал хорошие часы! – испугался тот и лег на ящик.

… В ящике оказалась дрянь, старье.

– Все пойдет на вес золота! Но что сделаешь! Люди хватают.

… Егор посмотрел цепочку, она была поддельная. Фальшь и старье меняли на золото…

– Завтра крыть амбар, – сказал Егор. – Надо скорей все кончать. Барабанов вот-вот вернется.

Утром Кузнецов собрал плотников у розового от утренних лучен амбара, который стоял с непокрытыми стропилами.

– Главное сделали без натуги, – объявил Силин. – Но надо крыть крышу. Погода вот-вот переменится, и доски пилить некогда. И тут мы свой труд пожалеем… Досок пилить не будем…

– Чтобы не была наша крыша золотая, – добавил Егор.

– Нет, не-ет! Пусть будет крыша золотая! – возразил Ломов.

Русские засучили рукава, а китайцы не снимали курточек. Вбивали клинья в бревна. Трескались стволы. Их подымали с корьем вместе на крышу.

Старовер Никита оглядывал стены, отряхиваясь от древесной пыли и мелкого корья, щупал стены.

– Амбар как амбар! Хорошо, что с бойницами!

– Да! Мало ли что может случиться. В таком амбаре можно выдержать осаду… И мошка не заест, – сказал Силин с крыши. – Они вроде и продухи и при случае и выстрелишь, дуло есть куда просунуть. Стрелять надо на все стороны.

В степах прорублены узкие, в три пальца, окошечки.

– Да, вроде продухов, – согласился Егор.

– Эй! Караван наш идет! Слава тебе, Христе! – перекрестился на крыше Силин. – Егор, едут… Кузьмич! – кричал через крышу Тимоха.

Подошла первая большая лодка. Мешки в пей плотно и умело закрыты полотнищами.

Федор Барабанов снял шляпу, присел, снял пиджак. Ему принесли воды.

– Рассказывай! – сказал Егор, подавая ему стакан.

– Все отдал. Сменял в конторе Бердышова. У Ивана теперь прииски близко отсюда, на водоразделе. И старые на Амгуни. Управляющий принял сразу и заплатил. Фунт дал Телятеву. Взял, как албан. Не спросил ничего. Мука – американская. А на устье стоит Гао. У него целая халка муки, будем возить ее. Уж заплачено. Я смотрел, хороший китайский помол, как крупчатка, сразу видно – нингутинская пшеничка!

Федор оглядел небо, вершины деревьев, амбары, новые дома. Обтер лысину.

Он сам себе не верил, что он сварганил такое дело, удружил Телятеву, всунул ему… озолотил Ивана, получил деньги и накупил всего…

– Люди, говорят, в дальних деревнях продают скот, коней, чтобы доехать сюда. Управляющий сказал, что скоро будет принят новый закон, решение покупать и продавать золото. Они сейчас везут в Иркутск, там сдают, а деньги получают в Петербурге.

– Город глохнет! Американец говорит, все привезу, заказывайте. Но людям еще нечем платить. Кормилец! Да мы его озолотили бы!

– Никто меня не подвел. На честное слово и Гао и американец доставили все и не выдали.

Утром Камбала вышел на берег и что-то тонко и протяжно закричал. И сразу поднялись сидевшие на корточках и курившие трубки китайцы. Человек двадцать гуськом двинулись к лодкам. Пять тяжелых деревянных посудин стояли на причале.

Снимались полотнища. Китайцы брали мешок, быстро подсаживаясь, подкидывали на спину товарища, тот крякал или взвизгивал и тоже слегка подсаживался. И серый мешок с голубой печатью и надписью «San Francisko Flloor»^[*] плыл на его желто-грязной спине вверх. И вот уж целая вереница поплыла по обрыву, по трапу, на холм, на трап к амбару и в амбар, где чисто вымыто, где Егор и Сашка укладывают мешки муки на низкие подставки на свайках, под амбаром, чтобы не забрались крысы, – полотнища бересты…

^[*]«Сан-Франциская мука» (название фирмы).

Освободившись от ноши, китайцы трусцой спешили обратно, не теряя порядка, таким же гуськом. И опять каждый брал по мешку и опять присаживался, как приплясывал с ним камаринского. А уж первая лодка опустела, и гиляки ловко отогнали ее.

В полдень хлынул ливень.

– Ну, бабы, – пришел Егор, – кого хлебопеком? Печь готова, надо топить!

В новом доме набилось от дождя полно народа.

– Да, Анфиску поставить, – сказал Родион. – Они вон вернулись… Да просят лучше выпороть, а, мол, не надо выгонять. Пусть работают, согласны, говорят, на всякую работу, только не гоните.

– Да ты что это? – вспыхнула Татьяна.

– Как же она будет своими руками хлеб брать? – ответил Егор.

– Мало ли чего она берет! – сказала Таня.

– Ну и что же? – бойко ответила Ксения. – Каждая берет!

– Каждая, да не у всех. А эта и каторжных, и китайцев, поди, и зараза попадет…

– Тебе, Ксеня, быть хлебопеком! – сказал Егор. – Довольно людям есть сырые лепешки.

Теперь на прииске был запас…

Его должно хватить надолго. Если полтора фунта на человека в день.

– А народ все прет и прет, – входя, сказал Силин. – Говорят, люди на сто верст проникли по всей реке вверх и засыпали все берега балаганами. Полиция придет нас разгонять, как их разыскивать.

– Ты думаешь, скоро придет?

– Когда-то, конечно, придет. Станут шарить по ключам, по протокам… Люди идут, и мы не всех знаем. Откуда столько народа? У нас во всем Приамурье столько населения нет, сколько собралось здесь. Кто-то задумает же наш прииск присвоить, открыть компанию на паях. А ты бы, Егор, Гаврюшке сказал, чтобы гнал прочь бродяг… Пусть идут земледельцы, они не донесут, да и доноса побоятся.

– А я по дороге Андрюшку Городилова встретил, – сказал Федор Барабанов. – Он плачет, зачем вы его выгнали. Кто-то же должен спирт доставлять, пусть уж лучше он…

– Где же он попался тебе?

– В озеро прошел баркас читинца Ситинкова и торгует. Андрей живет у него на баркасе и пьет. Он металл проживает. Я подумал, Ситников давно мог бы его обчистить.

– Не только обчистить, но и в воду выбросить, – сказал Камбала.

* * *

– Если не будет убийств, грабежей и порядок установите, то мойте! – сказал николаевский окружной начальник Телятев, когда его старый знакомец Федор осторожно изложил ему намеками суть просьбы. – А я пошлю инспектора!

– Ни боже мой! – ответил Барабанов. – К нам не добраться!

– Тайно! – улыбаясь, сказал Телятев.

– Да к нам проезда нет… И так все идет в лучшем виде. Попы следят за всеми, и каждое утро молимся перед работой.

– Не врешь?

– Боже мой! Зачем бы… Отцу-то родному! Каждый хочет себе достатка, зачем же ссориться. Живем в согласье, как в монастыре!

– Если как в монастыре, то я, брат, слыхал, какие согласья у монахов! А монашки есть?

– Женского сословия нам не требуется. Моем семейно, мужья с женами.

– Обитель, словом… Дай еще два фунта, и мойте на полной свободе! – вытянув длинный бледный палец, сказал Телятев. – Но как только получу первое же донесение от полиции, так в два счета оставлю от вашей вольницы рожки да ножки…