Чуть свет Тимоха пошел вычерпывать воду из большой лодки, чтобы ехать на другую сторону к своему президенту.

Присев на корточки и подняв доски настила, Силин стал выгребать краем чумашки грязную воду с сором.

Как дюны, разбитые прибоем, навалены вдоль берега утрамбованные недавними дождями груды отвалов с галькой. Из-за них появились две подпрыгивающие шляпы, а между них торчащая вверх кайла. Вскоре Тимоха увидел, что к нему идет Никита Жеребцов, а за ним плетется с похмелья серый, как осенний мох, Котяй Овчинников с кайлой на плече.

– Давай я тебе пособлю лодку перевернуть, – сказал Никита, – а то, как гиляцкая старуха, сидишь и черпаешь.

Тимоха не обиделся. Но явился Никита не вовремя. Тимохой владели в это утро какие-то неприятные предчувствия, он как бы только сейчас начинал сознавать, какую тяжкую обязанность берет на себя, и что все это дело далеко не шуточное, и работать-то теперь на себя не придется. Ему хотелось вот так в одиночестве посидеть и подумать, спрятавшись за каким-нибудь завалом.

– Вытаскивать такую махину! – сказал он.

Никита схватил лодку за борт и, как бык, попер ее на песок. Положа руки на другой борт, Тимоха пособлял ему вполсилы. Убрав кайлу с плеча наземь, стоял в стороне Котяй, длинный, как коломенская верста.

Вчера приятели повесили носы после своего провала на выборах.

– Что же ты! – сказал Никита, явившись с Котяем к Голованову. – Эх, президент! Обмишурился! Промашку дал!

– Не рискнул? Ну? – допытывался Котяй.

– Справедливость! – певуче отвечал Голованов.

«Уклоняется!» – думал Жеребцов.

Никита решил убраться с прииска и опять торговать с инородцами. Среди деревенских на Утесе он был самым богатым, его все уважали и слушались. Он будет торговать и с этим прииском, пошлет сюда баты, станет драть со старателей впятеро дороже, чем с гольдов. Он сказал, что вот-вот на прииске начнется голод, а за ним и цинга. Городилов возразил, что на приисках на Амуре еще не бывало, чтобы оголодали старатели. Это не в хребтах.

Затаил Никита зло и на очкастого, который сплоховал под конец выборов. Разбирала досада и на Тимоху Силина. О Егоре он не думал.

Замысел Никиты не удался, и уральцев он не смог расколоть и выпроводить. Хотелось уйти, мыть не хотелось. «Да я и не умею! Что тут? Если мыть самому, то доход невелик!»

С горя Жеребцов залез вчера в штольню, чтобы никого не видеть и немного поразмяться. Вскоре он выскочил обратно, словно его там ужалила змея. Лицом к лицу Никита столкнулся с Камбалой.

– Это что такое?

Камбала взял в руки два самородка.

– Хорошо! – сказал он. – Счастье тебе!

Никита расплылся от радости во всю рожу.

– Это тебе бог дал утешение, чтобы не сердился! – ласково сказал подошедший Голованов.

– Зашел бы к нам! – сказала Никите какая-то бабенка.

Сразу набежал народ, все удивлялись. Не Никита теперь завидовал, а все завидовали ему.

Сегодня Жеребцов поднялся чуть свет и, рассудив, что вчерашняя находка принесла ему больше выгод, чем вся его торговля, решил не уезжать с прииска. Он опять пошел к штольне в надежде разбирать дальше найденное гнездо.

– Эх, Тимоха! – сказал Никита с укоризной, когда лодка была перевернута и сдвинута обратно в воду. – Все же ты подвел!

– Чем же это я подвел? – вздрогнул Тимоха. Он почувствовал, что получил первый неожиданный удар, что теперь начинается только, а дальше так и пойдет. – Не-ет… – со злом ответил он, готовый сопротивляться.

– Конечно, сплоховал! – сказал Котяй и шагнул поближе. – Еще ты покаешься! – вдруг тонко выкрикнул он. – Приятель, называется!

– А как я тебя ублаготворял! – упрекнул Никита. – Друзья мы с тобой были.

– Всю деревню застелили кумачом… – Злая слюна вылетела у Котяя брызгами, словно во рту был не язык, а весло.

– Тимша! – сказал Жеребцов посуровей. – Народ тебе не простит!

– Бог не простит! – перебил Котяй. – Народ запомнит…

– Это ты мне угрожаешь? – Тимоха разогнулся и подошел к нему с таким видом, словно готов был достать до Котькиной рожи.

– Ну, что? Подумаешь, Егор сосед! – сказал Котяй и бросил кайлу в сторону. – А что тебе? С ним ты никогда не заживешь, как с нами!

– С нами ты бы ни в чем не нуждался! – подтвердил Никита. – Ведь я тебе намекал, что же ты упустил это дело? Ведь ты нам свой, мы бы тебя не выдали и не подвели. Был бы староста-президент! Хочешь Анфиску, золота ли, спирту, товары прямо в Уральское доставляли бы, домой, жене… Дети учились бы… Мог бы послать их в город.

– Что с ним говорить! – сказал Котяй. Он нагнулся за кайлой и шагнул к Тимохе, как бы желая его раскайлить, как ком руды. – Эта власть впрок тебе не пойдет! – опять забрызгался он слюной. – Себе взял, а нас разорил! Мы-то думали, что ты молчишь, так понимаешь с полуслова… А ты куда загнул! Подвел нас!

– Эх! – сказал Никита.

Тимоха заметил, что хотя Никите следовало бы огорчаться сильней Котяя, а он как-то подобрей сегодня.

Из-за отвалов вышли выбранный сборщиком налогов Гуран и Камбала с ружьями.

Гуран в штанах с лампасами и в казачьем мундире с Георгиевским крестом на груди. У него рыжеватые обгрызенные усики с добела выцветшими, опущенными вниз кончиками и карие маленькие глаза.

Сразу видно, что Гуран и Камбала – при исполнении общественных обязанностей. У Камбалы за поясом револьвер новейшей марки и охотничий нож.

Говорили, что Камбала точит его так остро, что можно бриться.

– Не смей указывать! – сказал Тимоха, оглядывая Котяя с ног до головы. – Я – сам! И все! А что ты мне приятель, это докажи…

– Я те докажу! – ответил Овчинников.

– Угощали вы меня? За мое же кровное, намытое! Сколько ты у меня выгреб?

– Ну уж вот это ты зря! Разве мы пользовались? – сказал Никита.

– Это мы-то? – раскрыл рот Овчинников.

«Уж молчал бы… Чью дочь твоя жена к приезжим водит!» – мог бы Тимоха сказать Никите, но сдержался.

Камбала и Гуран, как дисциплинированные чиновники, ждали, пока помощник президента отругается. Наконец, видя, что он пререкается без толку, Гуран сказал:

– Поехали! Президент ждет!

Тимоха сразу сел в лодку.

– Егор велел на восходе быть, – сказал Камбала.

Первые лучи ударили сквозь частый ельник на седловине, и лодка уперлась в пески Кузнецовского берега. Егор затянул ее рукой.

– Работы много! – вылезая, пожаловался Камбала.

– Мыть теперь нам с тобой не придется! – ответил Егор.

Сосед всегда представлялся Тимохе задумчивым, а сегодня показалось ему, что Егор чем-то особенно озабочен.

Кузнецовы уже позавтракали. Васька с безрадостным лицом провез на промывку тачку и нехотя поздоровался, приподняв мятую шляпу.

– Че у тебя рожа кислая? – спросил Тимоха, более желая оживить самого себя, чем Ваську, и рассеять этот страшный чиновничий дух, который, словно тень, навис над дощатым, вымытым после завтрака столом, где предстояло решать дела.

Тимоха не знал, в какое больное место угадал он Ваське и Егору.

– Где-то Катьки не видно? – нарочито зевнул, добавил Тимоха.

Речь шла о том, что отчисления на общественные нужды надо собирать уже сегодня вечером.

– А че с Никитой творится? – перебил деловой разговор Тимоха. – Они с Овчинниковым злы!

– А Никите че? Он же разбогател! – ответил Камбала.

– Как это?

– Он понял, что не на тех напал! – сказал Гуран.

– У него нет ни ума, ни грамотности для обхождения с людьми, ничего нет, что тут потребуется для общества, – подтвердил Силин.

– Никита вчера говорил: поеду домой, буду торговать с инородцами…

– Грабить! – вставил Гуран.

– И вдруг нашел два самородка. Один с кулак. Другой плоский, с пол-ладони.

– А он не сердит на тебя? – спросил Егор.

– Нет… Мы дружные! – отвечал Камбала. – Я со всеми дружен.

«И Егору бог помогает! Умилостивил такого врага!» – подумал Тимоха.

– Никита что-то к тебе подъезжает, – сказал Егор.

– Да он зря старался!.. Это он для вида сердит. Как же! – отозвался Тимоха.

«Конечно, – полагал Тимоха, – Жеребцов еще может отомстить и мне и Егору…»

Сегодня с утра Силин наслушался…

… – Не надо было тебе вчера показываться! – хитро сказал ему Сапогов. – Тогда бы выбрали тебя, а не Егора! Был бы ты не помощником!

Силин знал, что сосед льстит, лжет и утешает.

– Весь народ допрежь был за тебя! – подтвердили вятские бабы из артели, с сожалением оглядывая Силина.

– Благодетель наш! – поклонилась встретившая его толстая баба, с большими и бесчувственными глазами навыкате.

Отпустив своих помощников, Егор пошел в забой.

… Егор покайлил, размялся. Приостановился, разогнулся, слышно стало, как грозно шумит река. В горах скоро начнут таять снега.

Небо стало чистым и синим, только чуть заметны на нем белые прядки, как бы уходят последние остатки непогоды. Где-то близко уж лето, жаркий зной.

– Ну, что, сын? – спросил Егор, когда подъехала тачка. Василий мрачен и работает нехотя. – Может, женишься?

– На ком это? – деланно удивился Вася.

– На Катерине…

– А-а! – отозвался он.

– Я пойду сватать, – сказал Егор. – А то…

Васька не смотрел ему в лицо и все отводил глаза.

Татьяна ничего не промолвила, подала Егору новую рубаху.

«Вот как приходится! Все не как у людей!» – подумал Егор. Минуя ломовский участок, он прошел за ключ к матросу.

Федосеич и Катя обедали. Егор поклонился.

– Бог на помощь.

– Кушать с нами! Милости прошу! – ответил ему матрос.

Катя подала Егору котелок и ложку.

– Ну, сосед, у тебя товар, у меня купец!.. Как говорили в старину! – сказал Егор, косясь на девушку.

Катя быстро затянула платок и прыжками кинулась в забой.

Егор вынул большую бутыль китайского спирта.

– Ты че, сватать ее хочешь? – спросил матрос.

– Да, видишь, сватовство по всей форме…

Егор налил спирт. Федосеич долил в обе кружки воды.

– А че ее сватать! Берите так, – сказал он. – Они с Васькой уж год живут как муж и жена… Я думал, ты знаешь… Приданого дать не могу. Вы как хотите ее взять – навсегда или на время?

– Вася женится на ней. Приедет поп и обвенчает…

– Слава богу! Давай неразведенного по такому случаю!

– Давай! – сказал Егор. «Работать так работать!» – решил он. – Пусть пока и живет у нас! Люди и так думают, что невестка наша.

– Да она только эту ночь и не была в балагане! – сказал Федосеич. – А я все один… Она с отцом приехала, а отец сразу напился. А ей стыдно за меня… Отец работает – потеет и ей видно… Я понял, вы ей милость оказали. Трудно мне, а дочь старается. Васька пришел и помог… А она видит – отец сел на бревна и не может отдышаться… Тогда я этот участок брошу или продам кому-нибудь и уйду… Я к тебе не пойду в артель, у меня силы не хватит равно работать с тобой, слаб я. А раньше… Пшел наверх.. И пошел по вантам… Бежишь, как кошка… Море ревет… А я пойду в чужую артель… Мне бы лучше с китайцами работать… У меня есть тут приятель-китаец, я к ним пойду. Они легче, поджаристей, слабей расейских, но старательней и терпеливей и могут дольше работать. Они меня к себе возьмут. Я там дело найду по себе… Они снаружи добрей, как азиаты, и веселые тоже бывают. А если не понравится, то зарежут или отравят.

Егор ничего не сказал, но пьянел и слушал сумрачно, сознавая всю запутанность тяжелой людской жизни. Федосеич чувствовал, что Егор все понимает, что он бы и его взял охотно в свою артель и терпел бы…

– Гулять не будем! Мы тот год отгуляли с твоим Васей… Значит, он не обманул. Значит, кузнецовская порода еще не вывелась. Быстро порода в людях переводится! Если они будут жить хорошо, тогда еще погуляем после… Будет свадьба на прииске! А пока у меня китаец есть знакомый, и я уйду.

– Да пусть уж тогда их артель и моет на твоем участке.

– Ну это посмотрим… Может, и допущу их, пусть моют, меня не покинут. Прокормят… Я с них за этот участок возьму. Ну, да бог с ними, с участками, с золотом… Я смотрю, ты роешь землю, а ищешь не золото… Тяжелая твоя судьба! Сам ты себе тяжелую дорогу выбираешь. Трудно, брат, это. На всем свете есть такие люди. Кто сам ищет, кто бога просит, а кто объясняет, если философ. Я смотрел, как ты Студента слушал… А где же мы будем ребят наших венчать?

– А зачем венчать? В Сибири годами живут невенчаны, где нет попа. Зимой обвенчаем их дома.

У Федосеича совсем отлегло на душе.

– А мне с китайцами лучше. Я пью, а они ведь не пьют. Зато я их опиум не курю. А они все курят и так же, как я, больные потом этим своим дымным алкоголем. А я пробовал, но не могу никак привыкнуть.

– Водка лучше?

– Конечно, водка ли, спирт ли, а так не изнуряет. Опиум у них тоже привозной, не сами придумали… А Никита не сердит на тебя?

– Не знаю. Нет, наверно. За что ему сердиться?

– Конечно! Пусть он спасибо скажет. Тебе от общества возместят весь ущерб за твое президентство!

– Кому какое дело! – ответил Егор.

– Ты им богатство дал. Вчера это все признали! А сын у тебя… Вот бы его во флот определить… Там таких любят.

Егор пришел поздно, и деревья покачивались в его глазах, хотя и ветра не было. Он сказал Ваське, что все хорошо. Он подумал, что, кажется, стал настоящим приискателем по всем старательским понятиям.

Камбала терпеливо ждал отца, сидя на корточках. Он молчал и казался удивленным.

– Что же это ты мне не сказал, что Василий тут жил с Катериной, как с женой? – спросил Егор.

– А че говорить? – ответил Сашка.

– А разве хорошо?

– А че плохого? – вскочил Камбала. – Жил с бабой – хорошо! Че говорить? Надо – сам скажет! Че, беда, што ль? Ведь не беда! Пусть живет! Разве плохо? Ты бы отказался?

– Тьфу ты!

– Че? Конечно! Не правда, што ль? Я прямо сказал, че тут плохого? Зачем сердиться? Не брал бы! Зачем брал? Тьфу!

Камбала рассердился и ушел. Татьяна в своем балагане что-то рассказывала Федору и покатывалась со смеху. Васька ушел. Егор сидел в одиночестве за пустым столом. Комары кусали его беспощадно. «Век живи, век учись, – подумал он, – дураком помрешь!»

Ксенька прибежала утром. Она принесла горячий каравай. Разговаривать с ней никто не стал. Потом Ксенька побежала к Федосеичу, отнесла горячих лепешек.

– Че у тебя дочь, ссорилась, што ли, с мужем? Почему от них уходила?

– Я ей велел, и ушла! – ответил Федосеич. Сегодня матрос выпил воды и стал опять пьян.

– Как это ты ей велел?

– Так и велел. Я отец. Я плавал и помнил дите. Теперь пусть послушается…

– Да разве можно от мужа?

– Можно…

– А они ведь венчаны живут?

– Венчаны! – ответил матрос и, с презрением оглянув Ксеньку, добавил: – Под елкой! А ты сама… иди-ка… Ведь ты баба… Хоть и гренадер, и есть же у тебя слабость…

– Да ты что это? Старый, да как тебе не стыдно!

Ксеня поспешно зашагала прочь большим солдатским шагом, испуганно оглядываясь.

Федоссич зло захохотал.

– Все равно ославлю! – хрипло закричал он. – Я те…