– Окончилась война, – говорил Студент, идя между пеньков с Василием, – и взгляд общества на народ сразу переменился. Философы забыли, как общество кричало: «Ах, наш солдатик, ах, герой! Ах, Шипка, герои Шипки – Шейново, воины-освободители!» А теперь учат и пишут: народ – хам! Простой народ не способен к развитию. Природные рабы – славяне. Это мы с вами, Василий! Какой-нибудь выродок говорит, что мы – плебеи. Между тем у людей, которые трудятся, у людей всех народов нет и не может быть вражды друг к другу… И здесь, на Дальнем Востоке, я наблюдаю поражающие меня явления, подтверждающие всю верность современной социологии, которая прежде мало меня трогала. Мне казалось, что развитие нашего парода произойдет в далеком будущем. Я не считал народ способным на организованные и сознательные действия.

Набегал легкий душный ветерок, проносясь над рекой вдоль долины вверх по горам, заполаскивая листву на еще не закрытых тяжелых ветвях берез.

Двое мальчишек прилаживали на березе берестяную чумашку для стекающего из надреза сока.

Между пеньков двигалась и шумела разноцветная праздничная толпа. У ключа играли на гармони.

– Голову, говорят, нашли, а тела остального нет, – криком толковали бабы.

Василий понимал, бабы не только между собой говорят, сколько объявляют всем. Они больше всех нуждаются в порядке на прииске, поэтому и пускают время от времени слухи. Еще недавно кричали, что одного богородского мужика убили за кражу золота, а теперь – что внизу, на устье, спиртоносу отрезали голову и что одну гулящую бабенку привязали старательские жены к дереву, подняв ей юбки над головой, и ее заели комары насмерть, и что скоро со всеми, кто распутничает, так же поступят. Мужики догадывались, что это сплетни, что бабы стараются защитить себя и семьи. Но все невольно стали поосторожней.

– Конечно, лучше хлопнуть кого-нибудь, – хвастливо крикнул бабам Андрей Городилов. – Надо бы этим заняться, попробовать, рука не дрогнет еслиф.

– Начинаем! – суетился в толпе Котяй Овчинников.

– Погоди, вон еще народ! – отвечали из толпы.

Илья залез в ветви дерева и оглядывал прииск сверху. Кругом видны были палатки, балаганы, шалаши из корья, пологи, лодки, колодцы, штольни и разрезы. На соседний сук пониже забрался Василий. Студент пошел бродить по толпе, желая знать, достаточно ли сознательны избиратели.

– Никогда я не думал, что на прииске такое множество народа! Отовсюду лезут и едут, – сказал Вася.

Женщины несли на руках детей. Беднота сошлась, казалось, со всего Амура.

Никита Жеребцов вышел из толпы и хотел что-то сказать, но в это время на пень залез благообразный старик в поддевке и в белой косоворотке. Толпа стала стихать. Старик махнул успокоительно рукой Никите. Обращаясь к толпе, он сказал, что надо выбирать одну власть, установить порядки, правила отвода земли и назначить десятских.

– И чтобы строгая власть была, без баловства! – выкрикнул Пахом.

– А кто это такой? – заговорили в толпе.

– Это сам Голованов!

Старик держался уверенно, словно кем-то назначен был управлять выборами и распоряжаться.

– Но, может, нам к настоящей власти обратиться? – сладко и нараспев продолжал благообразный старичок, поглаживая лысину. Толпа зашумела.

– Тяни этого соловья с пня! – крикнул Налим.

Старик поглядел на него, снисходительно улыбаясь. Налим смешался и притих.

– Видно, что пожелаете свои власти! – покачал старичок головой.

– Он нам вчера про Желтугу рассказывал, какие там были порядки, – говорил за спиной Пахома женский голос таким шепотом, что слышно было по всей толпе.

Пахом оглянулся. Баба-гренадер – Ксенька Ломова стояла со своим мужем. Многие бабы стояли подле своих мужей по всей толпе, словно собрались в гости или готовились парами плясать.

Острый, вздернутый нос Ксеньки то и дело поворачивался в разные стороны. Налим потянулся что-то ей сказать. Ксенька шагнула крупным солдатским шагом. Ноги у нее длинные, в сапогах. Налим что-то сбрехнул. Ксенька покраснела, фыркнула и крупно шагнула прочь от него к мужу, который щурился, видно еще не в силах уразуметь все, что тут происходит.

Насупленный Никита Жеребцов, со сжатыми в одну черту бровями, белобрысый Городилов Андрюшка, с румянцем до ушей, опухший городской в очках и великан Котяй Овчинников держались вместе.

… Утром Никита зашел в шалаш к парикмахеру. У китайцев в артели был искусный мастер: брил, стриг, мыл голову, чистил в ушах. Никите надо было прифорситься. По праздникам у китайца кипела вода в котле и в чайнике, можно было получить намоченное в кипятке полотенце, вытереть лицо, лысину, под мышками, грудь и заплатить за все это удовольствие пять копеек, после чего парикмахер опять клал полотенце обратно в котел.

Несмотря на ранний час, у китайца уже кто-то охорашивался. Никита издали разглядел знакомую спину и лысину.

Желтугинский президент закончил бритье, встал, любезно улыбнулся и поклонился Никите.

– Почтение нижайшее! – густо сказал Жеребцов и добавил тихо: – Послано было вам с полнеющим уважением. Не то еще будет! По крайности Силина… На худой конец!

Голованов испуганно покосился.

– Че-то я глуховат и недослышу, простите…

– Пожалуйста, уж примите от нас…

– Ничего не знаю… Да я и дома не был.

– Да еще вчера послали…

– Да, и мне тоже пришлось стричься! – ответил Голованов. Он, улыбаясь, подал руку, поклонился низко и ушел.

«Этот себе цену знает! – подумал Никита, усаживаясь на пень, покрытый старой дабовой курткой. – Голованов цену себе набивает? Ну, погоди!..» Никита умел ждать. Но умел при случае крепко зажать любого, умел сбить того, кто встанет поперек дороги, умел и отомстить, подолгу помнил зло, не подавая вида.

Китаец выстриг Никите в носу и спросил:

– Че еще?

– Как че? Подстричься надо.

Китаец не стал трогать бороды и слегка подстриг волосы.

– Сколько тебе?

– Бешена деньга! – ответил китаец любезно. – Плати не надо. В долг!

Никита улыбнулся. «Умный китаец!»

Парикмахер, видимо, догадывался, что Никиту выберут.

И вот Голованов стоял на широком кедровом пне, на котором могли поместиться сразу человек пять, и уже руководил огромным и буйным сборищем.

– Ну, кого же брать атаманом? – спросил он, обращаясь к толпе.

– Бормотова Пахома, – сказал чей-то голос.

– Бормотова! – поддержал вятич Ломов. Бормотов стоял как раз перед ним, и неудобно было не помяпуть хорошего знакомого, когда его кто-то уже выкликнул. Ломов крикнул его фамилию из вежливости и сразу же получил в бок тычка от Ксеньки.

Беднота из артели, работавшей на Силинской стороне подле бормотовского участка, дружно поддержала Ломова.

– Силина! – крикнул Котяй Овчинников.

– Силин уехал с прииска, – деловито ответили ему. – Жеребцова!

– Жеребцова!

– Жеребцова! – кричали несколько голосов сзади.

Жеребцов залез на ровно срезанную продольной пилой площадку кедрового пня.

– Я сам из старателей! – объявил он. – И стою за вольный порядок! Надо дать порядок тому, кто трудится. Кроме лихих людей, каждого можем сюда допустить. Каждый может мыть… Надо запретить драки, воров гнать, разврат искоренить… Это себя должен соблюдать каждый. Главное – господа бога помнить.

Он еще что-то говорил, поворачиваясь во все стороны, и поэтому стало плохо слышно.

– На Силинской стороне живем. Пусть и будет Силин старостой, – говорили в толпе.

– А где же Кузнецов? – с таким видом, словно его осенило, спросил воронежский мужик Сапогов и, сняв шапку, вытер вспотевший лоб. Лицо его в сетке густых морщин казалось дряблым и болезненным.

Но никто не отозвался.

Пахом залез на пень и, волнуясь, мял свой картуз.

– Надо пригласить каждого и всех выслушать… С этим нельзя торопиться. Управлять прииском я не способен… На том простите, пожалуйста!

– А ты чего молчишь? – подтолкнула мужа Ксеня.

– А че? А че? – с разных сторон потянулись к ней бабьи головы.

– Кузнецов пьяница! Он пропил штаны и место, где живет, называется «Пропитые штаны». Живет с женой сына! – крикнул голос откуда-то сзади.

– Нет, не верно! Это богач, и он хочет взять прииск себе! Властный человек!

– Если он властный человек, то ему нельзя подчиниться! – сказал Советник в очках.

Пахом сильно обиделся за соседа. Когда он обижался, то молчал. Таков уж он был по натуре. Терпеть и молчать он мог сколько угодно. Спорить и браниться он готов только со своими, с теми, кому желал добра.

– Ты-то че молчишь? – несколько сбавляя жару и стесняясь, что на нее обращают внимание, шептала Ксеня.

Бабы, чувствуя, что Ксенькин напор слабеет и что она колеблется, невольно надвигались к ней со всех сторон, как бы желая подкрепить подругу, падавшую духом от такой несправедливости. Они чувствовали, что она что-то знает. Права голоса при выборах у баб не было, поэтому они подталкивали и тянули за собой мужей, зная, что их одних оставлять нельзя. Всякий мужчина мог поддаться на уговор, соблазниться угощением или просто свалять дурака. А тут, как видно, шел большой спор. Являлась опасность от крепких, богатых, которые не зря хотели всех взять в свои руки и зажать. Во всем надо было мужикам помочь разобрать другую сторону.

– Может быть, и надобно избрать того, кто открыл, господа, Силина Тимофея! – заговорил, забравшись на пень, Советник, поворачивая свое опухшее лицо, лоснившееся как у святого. – Бедный, справедливый человек, страдалец народный. Он добрый и справедливый, настоящий русский человек, о котором поется в песне! – улыбнулся Советник, и очки его, как бы тоже смеясь, заблестели на солнце.

– А ты сам откуда?

– Я? Какое тебе дело, откуда я? А откуда ты?

– Я с Покровки!

– Ну, если ты с Покровки, так и слушай, что я говорю…

– Тимоху можно! А в помощники ему, может, Никиту Жерсбцова?

– Да, для крепости! – подтвердил старый старовер, за которого недавно заступался Никита.

– Его, Никиту! – проговорили хором раскольники.

Вся их артель держалась вместе.

– Или, может быть, наоборот? – спросил очкастый. – Никиту президентом, а Силина помощником?

– Ну, а что-то его соседи скажут? – обратился Голованов к безмолвной, стеной стоящей китайской артели.

– Холосо! – поспешно улыбаясь, сказал старшина с бородкой, вытаскивая маленькие руки из-под праздничной шелковой юбки. – Жеребцова!

– Холосо!

– Че же они скажут! Они по-русски не понимают. От них надо второго помощника президенту! – хрипло гаркнул матрос. – И пусть его сами выберут! Будет хоть один работник у властей!

– Это верно! – подтвердил Студент. Копна его волос была видна над толпой. – Верно, Фсдосеич! Только они, кажется, в кабале у своего старшинки… А мы еще только хотим попасть в кабалу!

– Ты не на корабле, какого еще тебе второго помощника!

– Боцмана ему!

Студент ждал, как пойдет дело дальше.

– А Егор Кузнецов – кулачила! – орал кто-то сзади, смелея.

– Че врешь? Чо врешь? – подошел и крикнул Сашка. – А где ходил? Ты откуда? Иди обратно, иди, откуда пришел! Иди… Какие штаны? Кто пропил? Ты пропил? Зачем врешь? Пьяный и иди. Пьяных тут не надо!

– Ты откуда взялся, желтая образина? Черепаха – яйца тебе надо…

– Сам желтая образина! Сам – черепаха-яйца! Иди, иди!

– Пусти…

– Зачем пришел? Зачем пришел? Кто тебя звал? Кого ты знаешь? Никого! Иди!

Сашка схватил крикуна со скатавшейся патлатой бороденкой за плечи и вытолкал из толпы.

– Пошел! Пошеба!

Тот норовил кинуться обратно в толпу, но Сашка ходил перед ним и не пускал.

– Почему ты его гонишь? – спросил с дерева Илья.

– Знаю почему… Иди! Иди! И сам молчи!

Сашка еще раз с силой толкнул упиравшеюся мужика.

– Да ты кто такой? Поди к черту! Идет обсуждение, мне надо там быть!

– Ты пьяный? Да? Или куплен? Ну!

– Выпил!

– Тогда иди спи. Пьяных не пускают!

– Ах ты китаец!

– Кто китаец? Смотри паспорт… Смотри крест! Пошел отсюда… – Котяй и Жеребцов тихо переговаривались у пня. Никита сказал громко:

– Силин обходительный! Надо бы и ему должность по справедливости…

– Что же! – отозвались в толпе.

– Нет, тебя спросим! – подымая руки, закричал контрабандист Андрюшка Городилов. – Правда ведь? – обратился он к толпе.

У березы, пощипывая томную бороду, стоял Федор Барабанов. Никита сильно надеялся на него и обещал ему выгоды в будущем. Федор тоже торговал. Он из Уральского, как и Силин, как и Кузнецов. Никите хотелось хотя бы некоторых уральцев переманить на свою сторону.

Никита хотел подойти к Барабанову, но был стиснут кучкой вновь подошедших старателей.

– Я другой партии, – сказал им Жеребцов. – Я – силинский. За Силина. Ему и быть президентом.

– Это как экспедиции, – спросил Федор, – партии-то… хм…

– Разве не читал в газетах, что бывают партии? – вскинув на лоб очки и глядя на Федора лубяными глазами, спросил Советник.

– Но ведь это не у нас.

– Да и у нас тоже есть! – пророчески сказал молодой старатель. – Когда руду ищут!

– А как же Егор? – спрашивали очкастого.

– С ним лучше не связываться. Он мужик жесткий, любит власть. Заставит все делать по-своему. А зачем это нам?

– Он старой веры! – сказал Андрюшка.

– Нет, он православный… Как, Федор? Ты с ним сосед?

– Все равно не нужен! – сказал очкастый, чувствуя, что Федор не хочет отвечать. – А Тимоха добрый, народолюбивый человек.

– А Никита? – спрашивали Федора, когда Жеребцов с товарищами, разбившись, разошлись в разные стороны.

– Голова! – оглядываясь по сторонам, настороженно сказал Барабанов. – Ничего плохого за ним не знаю! – добавил он тише. – Правда, живем мы далеко друг от друга… – многозначительно закончил он.

– И то не беда… Было бы сердце доброе! А мы подсобим ему! – быстро возвратившись к разговаривающим, сказал очкастый. – Защитим честного человека, постоим за правду.

– Эх, где ее искать, правду-то! – прищурился Федор. – Трудно мне судить про Егора и Тимоху. Оба соседи. С обоими шли на плотах! Надо еще пораскусить!

– Вот твое-то слово было бы золотым! А мы тебя ублаготворим… Поставили бы тебя налог собирать!

Появился Санка Овчинников.

– Лучше с ними не связываться! Акулы-спутники! – подойдя, молвил ему матрос. – Дурака нашли, хотят все взять!

– Камбалу надо выбрать в полицию, – предложил Ломов, – и будет порядок на прииске.

– Нет!

– Господа миряне! – заговорил Голованов. – Кого же мы выберем? Решим миром, обществом. Обдумаем.

– Может, бабу выбрать? – брызжа слюной, кричал воронежский мужик Сапогов.

– Конечно! Ведь есть же бабы умные!

– Это правда, есть и бабы умные! – сказал Федор. – Поэтому надо выбрать мужика, чтобы умная баба его не обвела и не перехитрила.

– Никита обманет! – говорили в толпе. – Никиту нельзя! Кузнецов открыл прииск… Он и Силин.

– Что же, на самом деле лучше бы Кузнецова!

– Все хороши, слов нет! – сказал Федор. – Кого здесь назвали – истинные старатели, но надобно из них выбирать. Если Силина, то он добрый сердцем. Тогда надо крепкого помощника ему. Он – мой сосед. Он и сам скажет. Пошлите за ним, он в шахте с утра ничего не ел еще…

Андрюшка Городилов прыгнул на пень и стал хвалить Никиту.

– Спиртонос! Почем спирт на золото? – крикнула Ксенька.

Все захохотали.

Васька слушал, сидя на дереве, и его обида брала за отца.

– Жеребцова! – заорали какие-то парни из Никитиной артели!

– Овчинникова!

– Силина!

Сашка пробился из толпы и лицом к лицу опять встретился с пропившимся мужичком.

– Че, опять пришел? Иди!

– Силина! Который прииск открыл… Силина подайте… Куда спрятали человека, сейчас всех помнем, – орала толпа. – Попрятали честных людей-то… Воры! Бей торгашей! Спиртоносы!

– В праздник на них работать!

– Какой он, Силин-то, хоть покажите…

– Человек заработок народу дал, а они его…

Тимошка, побледневший, перепачканный, вылез на пень, приосанился и сверкнул глазами так, что сразу шум восторга прошел по толпе.

– Православные! – заговорил Силин.

Впервые вся огромная толпа мгновенно стихла.

– Православные! – повторил он, вытирая нос и зажмуриваясь на миг, сгоняя слезы.

Сотни любопытных лиц тянулись к ному.

– Тимошка, братцы…

– Вот что я скажу… я по-простому… у меня по справедливости… у меня такой закон – люди все равны.

– Тимоше-енька! – завизжала какая-то баба.

– Какой же энто президент! – вздыхала Ксепя. – Гляньте на ево! Слезы льет…

– А че? А че? – потянулись бабы.

– Малюсенький росточком… Да тогда, чем же мой Ломов не годен? Какой же это Силин?

Ксеня улыбнулась проходившему высокому курчавому Студенту. Был он и темен и скуласт. Всем хорош! Строен, тонок, и когда говорил, то красиво поднимал длинную руку.

– Егора надо в старосты? – смело спросила она у Студента. – Правда?

– Конечно!

– Это надо быстро! – подтвердил матрос. – Бабы, хоть бы вы… А ну все за Егора… А то Тимоху выберут, а за ним акулы-спутники…

– А ты его хорошо знаешь? – спросил какой-то мужик в темной шапке.

Матрос не ответил и грубо оттолкнул спрашивающего локтем.

– А чем Егор хорош? – спрашивали бабы.

– Да вот они приходили к Егору-то, просили участок. Он им сразу отвел-от делянку-то… Просили: «Посоветуйте, где лучше». Оп им посоветовал. Оп и заработок дал народу, и вот уж работник! Бабе его позавидуешь!

– Такой уж к б…м не зайдет! – сказала толстая баба, – и не загуляет!

– Егор-то? Ого, еще как залезет! – сказал мужик в темной шапке.

– Тьфу ты, бесстыжий!

– Он не пьет, не пьющий! – выкрикнула Ксеня.

– Пьющего нельзя!

– Да, мы знаем их… Их ребята второй год моют здесь, плохого за ними не водилось.

– Три сына с ним. Двое женаты. Семья дружная!

Федосеич покосился на баб и пошел проталкиваться дальше.

– Почему, бабы, вы за Кузнецова? – спросил, склабясь, свою жену-толстуху курский мужик в свитке.

– Сын у пего хороший! Невестки обе! Видно, что порядок-от в семье. Он и на прииске-то порядок-от установит!

– А что у них в городе рот, что ли, затыкают? – говорила, стоя среди кучки баб, Татьяна.

– А кто же этот Голованов? – мечтательно спросила толстая баба, подпирая щеку платком.

Старичок в косоворотке и поддевке опять появился на пне.

– Кузнецова не надо, – тихо молвил кто-то, – у него китаец усыновлен!

– Что же, что усыновлен! Крещен же!

– Этого нет, глупости!

– А как ты? Что скажешь про Никиту? – спросили Голованова.

– Я ведь сход провожу… Мне нельзя ни за кого говорить…

– Нет, ты скажи… Общество просит!

– Что же я скажу! Никита Дормидоптович – хороший хозяин!

– Вот видишь! Не-ет…

– Его нельзя, значит! – говорили бабы.

– Кузнецова! И все! – вдруг громко и решительно крикнул Ломов. Он наконец решился. Ему тоже не нравилось, как шло дело.

И тут почти вся толпа закричала:

– Кузнецова! Его! Подайте его! Человек где? Силина и Кузнецова… Радетелей!

– Мы за праведную жизнь, – заговорил черноглазый старовер, тоже залезая на пень, – и нашли ее в глуби тайги, там и сели…

– Ну и атаман! – смеялись в толпе, когда Тимошка стал пробиваться подальше от пня, на который уже забрался Спиридон Шишкин.

– Вот мы стоим и мыслим, – заговорит Спирька, – как же это могли вы позабыть первого и главного открывателя и кормильца и попасть в такой просак, что выказать свою темноту, как самый безграмотный и глупый народ! А? Я вас спрашиваю!

– Желаем их видеть здесь и сравнить всех! – сказал из толпы молодой парень.

– Как ты смеешь ему дерзить! – ответил Родион. – Тебе он в отцы годен, а ты ему глупо смотришь в глаза, пялишься и не краснеешь.

– Рассуждаете глупо! – продолжал Спиридон. – Вот они тут стоят и хотят все взять в руки… Это понятно, а мы им уважение делаем!

– Надо вежливо разговаривать! – заметил Голованов.

– А ты сам видал его? – спросили Спирьку.

Рыжий мужик усмехнулся, гордо поднял правое плечо и прошелся взад и вперед по пню.

– Да, можно сказать, что нет! Что еще никогда не видели Егора Копдратьевича, как будто бы даже не знали, что на Амуре есть такой великий человек!

– А кто вы сами?

– Мы тамбовские.

Толпа опять стихла. Тамбовцев тут еще не видали. Мужики тамбовские удалые, об этом все слыхали. У них хорошая деревня и пароходная пристань. Они охотники и пахари. Никто там не торгует.

– Сколько мы слыхали о Кузнецове, то все за него и даже беспрепятственно! – сказал Родион.

– Ну что? – зло спросил его Никита.

– Иди, иди! – грубо ответил Родион. – А то вас всех сейчас разберем по косточкам… Пошел отсюда…

– Они только пришли! У них участка нет. На чужое-то!

А женщины все настойчиво о чем-то шептались за плечами своих мужей.

– Как это мы на чужое? – грозно спросил Родион. Он показал кулак Никите и пошел по пню. – Это мы на чужое пришли?

– Нет, совсем напротив… Мы тут моем давно, раньше вас! – объявил Спиридон.

– Где же?

– На Кузнецовской, – отвечал Спирька.

– Ах, вы с ним свои?

– Мы его даже не знали, – ответил Родион.

– Мы еще тот год мыли и Кузнецова не было. Вот свидетель, – показал Спирька на Барабанова.

– Истинно! – воскликнул Федор.

– Перекрестись! – приказал Голованов.

Федор быстро и едва заметно перекрестился..

– А вы от Кузнецовых ехали?

– Мы почем знаем, с кем мы обедали! Так разве это был он сам? Ну, так это истинный государь! Мало сказать президент – Минин и Пожарский! Ответственно назовем, мы не в Калифорнии…

– Это Лосиная Смерть говорит, – шепнул враг и родной брат Котяя тамбовец Санка Овчинников соседям.

– Лосиная Смерть говорит… Слыхал! Он тигров бьет, – заговорили в толпе.

– Нет, не слыхал.

– Как говоришь?

– Лосиная Смерть!

– Как же ты не слыхал! Даже я слыхал. Все его знают.

– Он тигров десять штук поймал живыми и сто медведей убил, поэтому прозвание. Видишь, Жеребцов как стих. Он боится.

– А-а! Видишь ты!

– Он за самый большой хребет ходил, оттуда, говорят, Японию видно.

Временами витиеватая и сбивчивая речь полуграмотного Спирьки становилась непонятна и скучна, но Лосиной Смерти все прощалось. Народ слушал замирая, как высшего героя, который хоть и плетет бог знает что и собой неказист, но вернулся оттуда, куда не забирался никто.

– Потому есть мое слово и рука! – закончил Спирька и, входя в толпу, добавил: – Я правильно сказал!

Он достал кисет. Все стали закуривать, и тут началась давка – каждый просил у героя хотя бы щепотку.

– Так ты за кого? Непонятно! – обращаясь к Спирьке, крикнул Ломов. – За Кузнецова, што ль?

– Нет! Это вы решайте сами! – небрежно махнул рукой Шишкин и добавил с большой важностью: – У вас должна быть своя голова…

Никита не вытерпел, быстро залез на пень.

– Без спирта нельзя жить на приисках! Это лекарство и облегчает людям труд, только надо соблюдать себя… На водке стоит империя, а прииск на спирту…

– Пошел! – закричали бабы. – Убьем мужиков, если за тебя!

– Сбился ты! – сказал ему Ломов. – Не годишься! Начал про трудящийся народ, а теперь про спиртоносов… Не надо унижаться.

– Выходит, будем подавать голоса, – сказал седой старовер.

– Что же это будет? Все пропьют!

– Кто за Егора Кузнецова, отойди ко мне! Налево! – сказал Спирька.

– Все за него! Пусть выходят те, кто против! – сказал Ломов.

– Нет, по так! – заговорил Голованов. – Надо избрать президента в общем согласии. Тут не Запорожская Сечь, как мы читали у Гоголя, и не Новгородское вече Древней Руси. Надо, чтобы согласились все!

– Но ведь без спирта нельзя…

– Как это нельзя? – заорала Ксеня, наступая на Котяя Овчинникова. – Ах ты, зараза!

– Да ты че? – испугался мужик.

– Корябни его! Ксенька!

– Так его! – крикнул его брат Санка.

– Я тебе за спирт… – кричала Ксеня.

Поднялся бабий крик.

– Об этом будет вопрос второй, – сказал Голованов. – А сейчас ладо уговориться. Зачем голосовать зря, друг дружку обижать? Надо всем согласиться. На ком, давайте порешим, – объявил он.

– Старичок тасканый! – одобрительно заметил Родион. – А чо-то как-то жарко, парит…

– Да, тепло! – отозвался Спиридон и застегнул свою теплую куртку.

– Да-а… Как хлынет… Надо соглашаться на Егора.

– Мы не уступим все равно! – сказал воронежский мужик Сапогов.

– Как же можно уступить! – подтвердил Родион. – Разве такое дело можно решать добром? Нет… Видишь, они полдня водят народ за нос. А народ стоит и говорит глупости. Кабы их хотели выбрать, давно бы все разошлись и выбрали. А тут на десять тысяч золота успели бы намыть, а не сдаются. Так нет, не дают нам мыть. Торгующие хотят власть захватить, а народ терпит. Не уступайте, ребятки… А мы пособим! Они думали, народ до вечера будет уклоняться и не вытерпит, сдастся без напора. Никого у них нет, кто бы им подмогу произвел.

– Только кого они подсунут? – сказала толстая баба.

– Бабам-то голоса нет. Но я скажу. – Ко пню подошла Ксеня. – На старых-то местах так, а тут промахнуться нельзя. Пьянчуги какие-то подвохи творят. Да че же это думать-то еще? Мужики, да избирайте семейного человека, старательного. Он и вовсе сюда не приехал, хитрости-то не творит, не гнет своего. Ему, может, и не надо!

– Ксенька, скажи, скажи еще! – кричали бабы. – Про Кузнецовых… Про семью-то…

– Вылезь сюда! – попросил Голованов.

– Че-то я пойду на пень! Не женское дело наверх залезать. Я уж отсюда все сказала…

– Пройди, пройди! – одобрительно заговорили мужики.

– Скажи еще че-нибудь! – ухмыльнулся Налим. – Покажись!

– У-у, бесстыжа морда!

– Ряжка-то твоя!

– А сама-то! Красотка! Как щука!

– Да, тут сглотнут и не сморгнут!

– А вот с Никитой ходят акулы! Андрюшка и Очкастый!

– Акулы-спутники! – сказал матрос.

– Может, тебя избрать, Голованов?

– А нам надо президента со спокойной головой, крепкого и обходительного. Молодого, не такого, как я. Чтобы не чурался никого и поэтому и мог сесть за стол. Раскольника выбрать нельзя. Может воспротивиться государство. Нельзя выбрать… Лучше Егора Кондратьевича Кузнецова мы человека не найдем. Тимофей Ильичу Силину сделаем честь и уважение. Он тоже открыл, сюда пришел вторым и станет помощником президента, чтобы противная партия через него не произвела сопротивления, что мы все здесь сегодня видели. И чтобы всякое дело он согласил со своим головой. Много слыхали мы глупых и молодых выкриков и были внимательны. Егор Кондратьевич доказал не спеша, что предоставил находку обществу и год не шел, пока не завелась смута, и тогда оставил хозяйство. Он быстро выведет наши пороки, без обиды нам, каждый его послушается и никто не посмеет сочинить интригу, простите за слово… Вот, товарищи мои, господа свободные старатели, мое рассуждение.

– Жеребцов торгует!

– Продаст!

– И купит!

– А где же Егор?

– А Егор Кондратьевич робит у себя в забое, – отвечал сверху Илья. – Ему до этого дела мало!

– Как?

– Он не хочет!

Народ тревожно загудел.

– Гляди, они тут спорят, а мы теряем время… А человек работает!

– На десять тысяч рублей убытку за день по прииску с этим разговором! Давайте скорей!

– А он, может, и знать нас не хочет, обиделся…

– Нет, давайте его уговорим.

– Вот это по справедливости! Хорошо, что мы и не видим его, а выбрали! Так лучше. А то узнаешь и не захочешь его над собой! – говорил старовер.

– Незнакомого мужика?

– Да-а… Какие сравнения, кто же своих выбирает!

– Лучше без власти! – сказал какой-то человек. – Всякая власть вредна!

Это новичок. У него широкое смуглое лицо и крупные белоснежные зубы, как у негра. Его черные яркие глаза косят в разные стороны, кажется, что они разъехались на жестких широких скулах как тесанного топором лица. Он в темной накидке и в пальто.

– Ты че, политичка? – спросил его китаец.

– … Теперь второе дело. Нужен налог на нужды общества, – продолжал Голованов. – Каждый добровольно внесет десятую часть своей добычи. Если тут не обойдется без обмана и если кто захочет утаить, то накажет всех и себя очернит и опозорит. Также надо завести полицию. Нужно выбрать помощника полиции.

– Это Камбалу! – крикнули сзади.

– Камбалу! Камбалу! – единодушно загремела толпа.

– Каждый должен подчиниться, как решил сход, или должен уйти с прииска, если не может исполнить общественного решения.

Старик снял шапку и стал читать молитву.

Солнце ярко высветило деревья со свежей молодой листвой, а сквозь их вершины уже чернела грозовая туча.

Илья спрыгнул с огромной высоты, со своей ветки, и как ни в чем не бывало пошел к берегу.

– Как он ноги не поломал? – удивились старатели, расходясь.

– Это человек – железо. Как пружинный…

– А Голованов-то какой честный, – говорил Пахом, когда все расходились. – А вот, сказывают, его хотели подчернить…

– Как не честный! Дипломат! Он честностью большие деньги зарабатывает. Даром тебе тоже честным никто не будет!

– Да, говорит, дом свой в Благовещенске. Мещанином стал….

– А сам откуда? – осведомился курянин.

– Не знаю… С Дона он будто, из казаков, или из Астрахани.

– Из Астрахани? Их сюда привезла казна, чтобы осетров ловить учили население!

Федосеич поехал на свою сторону. Он шел мимо кузнецовского участка, не глядя на Егора, вокруг которого толпился уже народ, и грубо крикнул:

– Катька, иди домой, живо на свой участок! Хватит на чертей батрачить, на кулачье! Заразы, стыда у них нет!

Ксенька, уже вернувшаяся с выборов, разводившая огонь в очаге подле палатки, поднялась во весь рост, растопырила локти, как птица, собиравшаяся взлететь, и лицо ее со вздернутым носом выразило изумление. До сих пор она полагала, что Вася и Катя давно женаты.

Катька побежала к отцу. Вася хотел ее задержать, но она отвела протянутую ей руку и с обидой посмотрела в его глаза.