Ночью луна светила между скалами, словно ее повесили для освещения долины. Василий и Катя возвращались тропой с нового далекого участка, на котором хотел мыть Егор. Внизу серебрилось множество деревьев и слышалось, как журчит ключ. Ночь начиналась жаркая и тихая, и на душе было тихо и грустно.

Когда завиделись огоньки вдали, Катя тронула руками плечи мужа, словно от усталости, заглянула ему в лицо. Ее глазенки сверкали.

Васька вдруг провалился и загрохотал по камням, исчезая в кустарнике. Серебристая зелень оставляла на себе его след. Катя кинулась за ним. Васька скатился к самому берегу. Среди исполинских деревьев появился человек.

– Вася? – спросил он.

– Я! – Вася разглядел знакомого китайца.

– Ходи обратно… Сегодня худой человек есть…

– Че про отца слышно?

– Папка живой! – ответил китаец. – Приехали люди. Сказали.

– Пойдем быстрей отсюда, – сказала Катя, – это Сашка поставил караул.

Молодые не были на старом прииске всю неделю. У костра на чурбане сидел Ломов с ружьем, и тут же на бревнах несколько старателей слушали, как спорят опять между собой Студент и Полоз.

В бревенчатой избе Кузнецовых темно. Дверь скрипнула. Татьяна вскочила и зажгла огонь.

– Что отец?

– Племянник Ксеньки приехал, видел его, лежит пока, – ответила Татьяна.

– А вчера ночью опять подходил какой-то человек и его стреляли. Кровь была на траве. Собаки нашли утром и показали.

– В тайге живут люди! – сказал Василий.

– На ночь вокруг прииска расставлены Сашкой караульные. Федосеич говорит, что в китайских артелях недовольство, ропот начинается, жаловались ему, что мало зарабатывают. Сашка их караулить в тайгу посылает.

– А он стрелял?

– Ответил. Пулю нашел Илья. Такая же, как отцу досталась. Спирька собрался в тайгу, обещал его подловить.

«Выживет ли?» – думал каждый на прииске, но при детях Егора никто об этом не говорил. Люди ездили с Амура и на Амур и часто привозили новости из Уральского, Егор, видно, все еще был плох.

– У Спирьки характер известный! Как он его поймает? Не зима, следа не видно! По речке прошел, и нет следа, где искать? А Спирьку самого стрелил бы, где его искать потом?

– Силпн жалуется, мол, в деревне жили пятнадцать лет, ни разу не дрались! А казнить, мол, опять придется… Потом скажут – самосуд… Выдавать тоже нельзя, закроют прииск. И простить нельзя. А Сашка говорит, китайские люди не боятся, только надо сказать, что делать. Наших людей много, говорит, наша люди не жалеет!

Утром Василии слыхал, как пришел Сашка.

– На молитву! На молитву! – кричал он. – Богу молиться! За царя, отечество, за папку с мамой! За маленьких ребятишек! За бабушку и дедушку! Всем молиться!

– А я – еврей, господин Камбала! – говорит Мастер. – Свой бог есть! В пятницу золото не скупай, часы не продавай! Молись, проси простить. С понедельника опять торгуй! – отвечал Камбала. – Политичка! На молитву! Пошел на молитву! – Сашка вытягивал Полоза за ноги из палатки.

Полоз любил утром поспать.

– Я не православный…

– Пошел, пошел… Католик – в Христа веруешь. Иди молись за царя!

– За царя?

Полоз знал, что если сейчас сказать Сашке, что не веришь в бога и в царя, то он погонит с припека. Скажет: «Все несчастья твои изо рта!» – и выгонит без всяких разговоров. А за его спиной – сотни старателей, со всей их темной верой и силой. Сашка приказывал и ему, и Студенту вставать рано и строиться на молитву в шеренгах со сбродными артелями из богобоязненных мужиков.

– Действительно, за болтовню приходится расплачиваться! – сказал Полоз.

– Че, не веришь? Иди! Иди! Становись!

Сашка погнал Студента.

– Молись, чтобы простил за глупости! – Сашка замахнулся бамбуковой палкой.

– Сашка, я же тоже за счастье людям! – сказал Студент.

– Знаю! А я за что? Ты говорпшь, когда будет хорошо? Потом? А мне надо порядок сейчас. Порядка нету? Иди работай! Мне некогда!

– Порядок должен быть не религиозный…

– Хорошо! Другой порядок будет – будем другой исполнять. Пока нету. Пока такой. Исполняй такой! Иди, живо!

Сашка всем нравился. С ним никогда не бывало скучно. Ему прощали его грубости.

Сашка после ранения Егора стал поосторожней. Но свое беспокойство он прикрывал шутками. Он знал, что и его, и любого из старателей в любой момент может настигнуть пуля. Могли явиться опасности и похуже… Он готовился ко всему.

– А бога нет! – склабясь, сказал Ломов, становясь вместе с Ксеней. Он запнулся за корень дерева и обматерился.

– Мой папка всегда говорил – все болезни к человеку входят в рот. Все несчастья выходят у человека изо рта! Ты что сейчас говорил? – спросил Сашка.

– Вася, читай молитву, – сказал Ломов. – Ты грамотный… Бери, Вася, молитвенник.

– На той стороне монах читает. Ты – тут! – сказал Сашка. – Завтра молитву читать тебе! – сказал он Студенту.

Васька взял новенький молитвенник и стал читать. Все истово крестились.

– А царя-то, говорят, опять… того… – не утерпел Ломов после молитвы.

– Царь тебе мешал? Мой золото и молчи! – отвечал Сашка. – Наслушался! Дурак! Они уйдут, а тебе жить на месте. Тебя в тюрьму, а они скажут – мужик дурак, темный!

– А я, Вася, собрался домой! – сказал Ломов.

– А как же пекарня?

– Я-то остаюсь! – сказала Ксеня. – Он пусть едет. Хозяйство нельзя бросать. Тут я и одна управлюсь. Без меня он много не моет, а я на пекарне занята. Доля-то мне идет… А он-то один не управляется. И пески поднять, и возить, и мыть… Куда же одному-то… Пойдем уж сразу, собирайся да с обеда и езжай…

– А у тебя, Ксенька, с кем ребята? – спросила Таня, взяв лопату.

– С кем? Дома, старший там, да брат мой… Бабки, поди.

– Сколько ребятишек-то?

– Осмеро, как у китайца! Надо ехать, че поделаешь! – почесывая затылок и сдвигая шляпу на лоб, говорил Ломов. Ехать ему, кажется, не очень хотелось.

– Езжай, езжай, – говорила Ксенька, – не раздумывай! Не тяни! Дело-то, дело-то тамока стоит, поди… А тут че и случится, какой с бабы спрос? Осьмерых-то не осироти!

– Ты думаешь, разгонят? – спросила Таня.

– Куда такую ораву разогнать! Придут, так, поди, сами рады будут.

– А без лодки-то ты как потом? – спросил муж.

– Я одна! Делов-то! Каждая семья возьмет в загребные! Грести, поди, смогу… Отработаю…

Пришел китаец-ресторатор.

Ксенька оставила пекарню на него и пошла в свою низкую бревенчатую зимовьюшку собирать мужа в дорогу.

Староверы привезли в лодке связанного молодого парня и стали объяснять Сашке, в чем его вина.

– Пори! Пори сам! – сказал Камбала. – Второй раз – я! Это дело артельное… Сколько пороть – решайте. Убить нельзя. Пороть можно, сам виноват – сам пусть отвечает.

Камбала уехал на другую сторону реки и нырнул в штрек, он пошагал, согнувшись, в глубь его. Во тьме горела одинокая свеча.

Тимоха бросил кайлу и сел на тачку. Президент и начальник полиции закурили.

– Худо! Казну стали обманывать! – сказал Тимоха. – Реза не дают, процента банкового. Утаивают. Знаешь, кто утаивает? Никита Жеребцов! Че делать?

– Пугай надо.

– Ничего не сделаешь. Народ порчен. Надо бы поймать Никиту.

– Можно! – сказал Сашка.

– Как?

– Надо спиона посылать. Узнать!

– Какого это еще шпиона?

– Ну тайное дело делать. И тогда поймаем. Только надо чужого сначала поймать. Надо людей пугать. Все узнают – спионы ходят, следят… Спиона ходит, спиона есть, будут бояться. Надо обязательно. Будут платить хорошо!

– Думаешь, Никита струхнет?

– Да… А если не поможет, поймаем.

Подслеповатый Фып явился в гости к маленькому русому чувашу с бородкой. Этот чуваш, по прозванию «Чилимсик», был старшинкой в небольшой смешанной артели из русских и китайцев.

– Хороший заработок! – говорил Фын. – Можешь мне продать, хорошо заработаешь! Не плати налога! Егора нет – зачем платить! Я лучше куплю и плачу тебе дороже всех. У меня есть деньги.

Он купил добычу. Чилимсик и его товарищ Лян пожаловались Сашке, что у них плохой съём с бутары, нет ничего, что участок негодный, видно, надул их волосатый Егор. В тот же вечер Лян и Чилимсик опять продали Фыну золото.

Однажды Лян сыпал горячее золото со сковородки, а мимо шел Сашка, Лян испугался, что узнает все, но Сашка Кузнецов, казалось, не обратил внимания и прошел.

Сашка нес столб на плече. Он вошел в резиденцию и запер дверь. Силин и Камбала стали рассматривать столб. На нем была выжжена буква «Ж».

– Сволочь! Это он! – говорил Тимоха. – Двести шагов от речки!

– Да, это Жеребцов… Застолбил место, чтобы захватить, когда нас погонят. Ево хитрый!

– Хитрей попова теленка. Он машину заказал в Америке. Я думал, он врет. Сапогов все жалуется, что дорогая покупка, как, мол, доедет. Я думал, Никита просто обчистить задумал артельных…

– Он – честный, – сказал Сашка.

– Честный, если карман тесный, то раздерет да влезет! – ответил Тимоха.

Китайца Ляна поймали Гуран и Сашка на месте преступления, когда он продавал золото.

– Будем тебе рубить руку! – сказал Сашка.

Пойманного привели на Силинскую сторону. Сбежались все китайцы. Они стояли мрачным полукругом. Потом все о чем-то заговорили. Целый день Фына со связанными руками и с доской на шее водили по прииску, и каждый мог его пнуть или ударить. На доске было написано: «Не платил налога!»

– Что ему за это? – спрашивали бабы.

– Руку отрубят! – говорили китайцы.

Чилимсика вывели перед огромной толпой старателей и выпороли березовыми прутьями.

Ляна лупили бамбуковыми палками.

… Сашка ругался со Спирькой Шишкиным.

– Я не желаю признавать этих порядков, – сказал ему рыжий тамбовец, – и ты мне не навязывай… Я – охотник. И я иду на смерть или отомщу за товарища. Егор помер, а его злодей расхаживает по тайге и смеется над тобой! А ты богу молиться нас выстраиваешь, когда тебе политички ясно объявили, что бога нет! Я себе подчиняюсь, а не тебе…

– Нет, не ходи…

– Из-за какого то несчастного золота я тебе не буду угождать. Да я плюю на золото.

– Плюй! В тайгу не ходи…

На шум собрался народ, и бабы уговаривали Спиридона не ходить. Шишкин наконец согласился, но заявил, что в таком случае завтра же утром уберется с прииска. На прощанье он задумал досадить Никите Жеребцову, которого подозревал давно во многих плохих делах.

Жеребцов не ждал к себе раннего гостя. У Никиты была полна голова забот. Ночь его прошла в тревоге.

В прошлом году он ездил в Николаевск и заказал гамбургскому купцу локомобиль для своей артели. Задаток дал. Скоро должны были этот локомобиль привезти на Утес. «Такой контрабандой еще никто не занимался», – думал Никита, и эта мысль радовала его.

Для локомобиля нужна, как он полагал, большая площадь песков. Поэтому Никита хотел согнать китайскую артель и занять ее место. Сначала он тихо враждовал с китайцами. Потом пробовал уговорить их добром, просил уйти, объяснял, что придет машина и будет тут работать.

– Твоя сама машинка! – отвечали соседи.

– Нет, я не мошенник. Я правду говорю.

Дело кончилось дракой в день казни сахалинца, когда весь прииск перепился. С той поры Никита чувствует себя не в своей тарелке. После покушения на Егора он сразу сообразил, что станут подозревать его. Он больше всех ссорился с Егором открыто. Жеребцов перепугался, приехал тогда к Кузнецову, пытался хоть как-нибудь пособить.

– Ты знаешь, что тебя хотят повесить? – спросил Спирька. – Нет? Имей в виду! Ты почему налог не платишь?

Он словно ударил Жеребцова обухом по голове.

– Я? Да ты… Это ты…

– Твоя артель выработку не уменьшает, а десятина у вас усохла. Китайца помиловали, который золото на сторону продавал. А теперь все кивают на тебя. Ты знаешь, что по прииску ходят шпионы, они ищут виноватых и найдут. И еще на тебя есть доносы… Сашка устроил все, как в образованном государстве, и все узнает. Я сам ухожу, тут нет уважения личности… А ты всех кормишь баснями, что какую-то машину привезут, но это поняли все… Я ухожу сегодня же… Но ты смотри, отплывай осторожно. Велено тебя схватить, если побежишь ночью, все отнять и внести обратно на общество. Лучше иди и расплатись честно.

Никита уже слыхал, что по прииску ходят шпионы.

– Кто приуменьшал? Ну и что?

– Вот ты себя и выдал! Дурак! – ответил Спирька. – Я с тобой не хочу больше разговаривать. Ты смотри не разнеси, дырявое решето, что я тут был у тебя и открыл…

Не говоря больше ни слова, Шишкин ушел на берег. Лодка у него всегда была наготове. Мешки он давно сложил. Спирька сходил попрощаться с Родионом и отплыл.

Взъерошенный Никита явился к Силину.

– Послушай…

– Погоди! Видишь, я занят…

У Тимохи сидели гости. Они поднесли ему шелковую рубаху и бочонок меда.

– Слыхал и хвалю. Так вы и хотите мыть? – говорил Силии.

– А ведь хищничать – грех! – со злостью сказал Никита.

– Это не хищничество, а вольный промысел… – отвечал старовер. – Хорошее, угодное богу дело… Мы не хищники, а вольные старатели.

– Слово в слово, как наш батюшка православный нас учил, – сказал Силин.

– Пожалуйте, ваше степенство, нам участок! – просили Тимоху приехавшие.

– Где не занято – берите! У нас теперь строго. Где нашел – мой. Не шляйся с места на место. Есть святые и революционеры, они моют артелью, их называют коммуна. Весь вечер считают, чтобы была справедливость, точно. А вы как желаете, но чтобы с места на место не шляться и чужих участков не отымать. Где есть зарубки – десять дней хозяина нету – можно занимать участок.

Пришел и сел китаец в пышном халате. Это младший племянник Гао. Он пригнал лодку с товаром для китайцев, раскинул палатку. Сидя с поджатыми ногами, обмахиваясь веером, он вешал на аптекарских весах золото.

Курский мужик Тонкой, явившийся в прошлом году на прииск в лаптях и свитке, пришел в рубашке с крахмальным воротничком, в пиджаке, шляпе и с тросточкой.

Никите было очень обидно уходить с прииска. Но и оставаться тут он не решался. Ему уже не раз намекали, что его подозревают, считают причастным к убийству Егора. Никита еще ночью сегодня проснулся и подумал, что его ведь могут в любой момент схватить и повесить или прикончить каким-то другим способом. Он похолодел, и кровь отлила у него от головы. Он долго лежал во тьме без движения, помертвевший от страха.

Никита подождал, пока Силин останется один, и сбивчиво стал жаловаться ему.

Силину неясны были его речи. Никита заикался и порол какую-то чушь. Жаль стало этого здоровенного мужика. Тимоха вспомнил, как на гулянке в Утесе Никита, радуясь, что выкачал золото у гостя, прыгал под гармонь. Он казался тогда драконом со своей черной мохнатой бородой и с такими же волосами.

«А золото у меня ты все же забрал…»

Однако обижать его, мстить Тимоха не желал. Он подумал, что у Никиты семья какая-то бестолковая. А у Котяя еще хуже…

– Знаешь, мотай-ка ты отсюда, пока живой и здоровый, – добродушно посоветовал Тимоха.

Жеребцов обмер.

«Ах, и ты туда же!» – со злом подумал он.

– Ладно, я уйду! – сказал Никита. – Но тут локомобиль должен прийти. Люди его доставят, однако, на плоту.

– Ладно, это ты не беспокойся. Мы эти сказки слыхали.

«Вот когда он со мной рассчитался!» – решил Никита, зловеще поглядывая на Силина. Большая артель и хорошо слаженное дело должны были теперь остаться на произвол судьбы, а самому Никите приходилось убираться восвояси…

– А ты знаешь, что Голованов исчез? – спросил Тимоха. – Пропал куда-то… И Мастер уехал. И кто-то столбы поставил в тайге и выжег твое фамилие? Че перепугался? Да, Голованова след простыл, и никто его не видел, как и куда он уехал. Мне донесла полиция, что тайно отлучался с прииска Советник и опять вернулся. Как ты думаешь, что все это означает? А ты такую чушь мне порешь, какой-то еще локомобиль… Машина паровая? Конечно, мысль эта, может, и есть у тебя! Но это не ты первый, а Ванька Бердышов стал покупать паровые машины для приисков. Она, знаешь, как паровоз, я еще в детстве видел, только не бежит, а стоит на месте… И прыгает от своей силы, дрожит, вернее, трясется. Выпей со мной на дорогу… Я ведь помню твое угощение… Нынче пришел один ко мне и говорит, что, мол, президент, у тебя в зимовьишке полы грязные, я тебе пришлю бабенку, она приберет… И я вспомнил, как вы меня принимали на Утесе… Да… Знаешь, Егор упустил много. Он жалел людей… А мы с Сашкой сами простые и не хотим, чтобы нас убили, как его.

– Нет, я пить не буду, я не могу! – не выдержал Никита. – Но попомни!

– Я завсегда не забываю. А знаешь, что про тебя говорят?

А по реке вверх опять поднимались какие-то люди с товаром…

Силин сказал Татьяне Кузнецовой:

– Собирайся-ка ты завтра домой. Едут завтра Сизовы к себе в Хабаровку, и доберешься до Уральского. Я слыхал, муж о тебе скучает. Василий с Катериной домоют до осени. Все равно не разбогатеешь. Забирай металл и мотай с надежными людьми. Я Егору пошлю лекарство, и гостинцев отвезешь моим, они там мучаются и меня жалеют. Скажи, приеду скоро слушать ругань. Я бы и сам с тобой уехал, но тут люди, их, скажи, не могу бросить.