Не все наездники могут быть хорошими моряками, но все моряки могут быть хорошими наездниками. Взбираясь на реи, невольно выучиваешься крепко держаться...

Жюль Верн, «Дети капитана Гранта»

Белое здание Сити-холл с несколькими разросшимися деревьями по бокам казалось еще белей и ярче на фоне газона для игры в гольф, который изумрудно зеленел и тщательно подстрижен. В этот предзакатный час китайцы носят на плечах деревянные бадейки с водой, наливая ее у чана, подобного деревянной башне. Садовники в фартуках тщательно поливали траву, как сад.

На конюшне старший конюх в шотландской юбке и с голыми коленями предложил коня каштановой масти. Алексей погладил морду, потрогал шею и пегую стриженую гриву. Высокая лошадь посмотрела на него с доброжелательным достоинством.

За холмом проехали мимо низкого здания из красного кирпича. Несколько тучных коров в пятнах, таких же белых, как Сити-холл, лениво прохаживались в тени, павшей на луг. Из двери коровника вышла и поклонилась высокая, белокурая, еще совсем молоденькая девица в платочке и кружевном переднике, видимо собравшаяся доить. Алексей заметил ее печальное лицо.

– Я покажу вам, за горами есть тенистый уголок. Молодые люди проскакали через невысокую седловину на другую сторону холма.

– Прекрасные сосны, по имени которых китайцы называют весь остров. «Сян-ган» означает «душистый остров»! Или благовонный остров. Это сосны особой высшей породы, из их смол добываются благовония для императорского дворца в Пекине и для храмов. Также для аристократических домов. От этих сосен и произошло название, you see?^[42]

^[42]Вы видите? (То есть – вы понимаете?)

Самшит? Или мирт? Или что-то вроде пинии, или, может быть, сосна, как в Закавказье...

Энн замечала, как Алексей сидит в седле и как он смел, но деликатен с умной лошадью.

На отмель в искрах солнца приходила тяжелая зеленая волна. На узкой отмели изгибистые и длинные, как волны, вороха водорослей с ракушками, морскими звездами и рыбинами, забитыми прибоем. Китайцы бродят семьями, роют эти мокрые груды, раскрывают раковины и тут же съедают моллюсков.

В ущелье чернела густая роща ароматических деревьев.

– Маленький заповедник! – сказала Энн.

Как хорош этот день, небо, море, ветер с теплых океанских просторов. Но на все смотрелось сквозь сумрак тяжелого настроения, как через матовое стекло. Энн хороша, умна, приятно быть около нее! Но яд еще действовал и отравлял всю прелесть встречи. И только сейчас Алексей понял, как далеко отошел он от самых простых радостей жизни.

В хвойной роще наступил вечер. Поднялись на самую высокую гору острова, на конический пик Виктория. Здесь солнце еще не заходило, оно опускается к сопкам за проливом.

– На той стороне Китай! – показала Энн. – Вы побываете и там!

Вокруг пика несколько домиков. Бунгало? Виллы? Как тут принято называть?

– Здесь всегда прохладно. Многие предпочитают летом жить на пике Виктория.

Весь остров виден как на ладони. Идущая через город улица Королевы – «Куин Роуд», панорама гавани, корабли под разгрузкой, окруженные китайскими джонками и плашкоутами, плавучие кварталы лодок бедноты. Мысы, бухты, проливы. До Китая, видимо, десять минут хода на вельботе. Там большая мрачная сопка, обращенная в этот вечерний час теневой стороной к городу. Видны редкие фанзы под соломой с небольшими полями. Но местами здания сгрудились тесней, там что-то строится.

«Тропический Петербург!» – подумал Сибирцев, обводя взором всю эту панораму.

– Отец закладывает основы на века! – сказала Энн, как бы уверенная в восхищении собеседника. – Я посвятила себя христианскому долгу! – добавила она тихо и серьезно.

– Здесь великий мир, где множество обездоленных и нищих. У них нет никаких представлений о человеческом достоинстве и правах. Да, пробуждение в современных людях чувства достоинства без различия пола и цвета кожи – моя цель!

Обо всем этом у Алексея было свое, довольно ясное мнение, особенно после того, как он пробыл лето на кораблях английской эскадры, но он молчал, полагая, что может огорчить Энн. Впервые в жизни познакомился с англичанкой своего возраста.

– Вот Китай! Он рядом! Мы ничего не знали о нем, все было скрыто, как высоким забором. Но вот китайский забор повалился – и стало видно, что множество людей там дерутся и все бьют и уничтожают друг друга. Их забор был плотный и казался надежным, сохраняя их мир, мнимый покой и процветание немногих. Одно удивительно, как они дрались,

– так, видно, давно, но так тихо, что никто не замечал этого. Так сказал мне отец, когда я приехала в Гонконг...

Энн сказала, что открыла здесь школу.

– Какие прекрасные китайские дети! Какие умницы, как способны к ученью. Какие прекрасные задатки в этом народе и какие ужасающие власти иссушают этот народ. А китайские женщины! Обратите на них внимание. Они так красивы! – Она заметила, что при упоминании о женщинах он чуть оживился. – Вам приходится ездить в колясках, запряженных людьми? – спросила она.

– Да.

Как могут оказаться в одном и том же обществе сэр Джеймс Стирлинг и Энн Боуринг! Впрочем, что-то общее было!

– А в вашей стране? Ведь у вас много serfs^[43]?

^[43]Рабов.

«Да, большинство наших крестьян – рабы, но не все», – хотел ответить Алексей, но смолчал.

Как офицер, он не должен во время войны, в плену, вести подобные разговоры. Энн задела его за живое. Рабство – ахиллесова пята каждого из нас. Долг обязывал поднять перчатку, брошенную девицей-рыцарем.

– Вы знаете нашего поэта Пушкина? – спросил Алексей.

В современном мире нет тем, о которых нельзя говорить. Энн жила в постоянных несогласиях с отцом, испытывая к нему при этом глубочайшее благоговение.

– Нет. Я не знаю.

На кораблях, в кают-компаниях английской эскадры почти никто не знал Пушкина, так, что-то слышали...

– «Увижу ль, о, друзья! народ неугнетенный... – стал переводить Алексей, – ...и над отечеством свободы... Взойдет ли наконец... заря!»

Энн остановила лошадь. Она вслушивалась. У нее был вид древнего норманна, услыхавшего боевой клич, готового выхватить меч и ринуться в битву. Казалось, судьба свела ее с тем, кто будет вдохновенно просвещать рабов царя.

Алексею нравился этот женский тип, исполненный красоты и потаенного огня, готовый к проявлению силы и к действию.

– Пушкин был другом революционеров-декабристов. Вы знаете? После восстания их заключили в тюрьмы и сослали в Сибирь. Пушкин убит на дуэли со светским playboy^[44], любимцем вельмож и льстецов государя... Поэт Лермонтов написал стихи в его защиту и за это был сослан на Кавказ. Лермонтов написал о противниках своего поэтического кумира: «Его убийца хладнокровно навел удар – спасенья нет... Пустое сердце бьется ровно...» – Алексей переводил как мог.

^[44]Повесой.

Еще он хотел бы перевести ей «Думы» и «Молитву», но у него не хватало слов.

– Я не ошиблась, когда сказала, что хочу быть вашим другом! – сказала Энн.

Жаркая ночь спустилась быстро. Внизу, разбиваясь и всплескиваясь, фосфоресцировали волны. Чуть ниже вершины горы, под пиком Виктория, белели летние резиденции.

Она заговорила о чопорности и строгости нравов в провинциальном обществе колонии. Достаточно, чтобы кто-то из семьи чиновника совершил опрометчивый шаг в личных отношениях, как служебное лицо будет скомпрометировано и удалено.

«Но жена Цезаря вне подозрений? И дочь Цезаря тоже?» – подумал Алексей.

– А какие кони в вашей стране?

Алексей сказал, что казачий конь невысок, но вынослив, отлично переплывает реки и горные потоки. Есть прекрасная порода крупных донских скакунов... Орловские рысаки... Карабахи у горцев. Из степей приводят ахалтекинцев. За Каспийским морем у древнего народа в пустынях разводится эта порода скакунов. С золотистой короткой шерстью, они словно вылиты из чистого золота. Те, кто видит их впервые, не верят, говорят – вы их покрасили... Есть ахалтекинцы с белокурыми гривами и голубыми глазами.

– А сами туркмены?

– Черные как смоль.

«Как он любит лошадей!» Она спрыгнула с коня. «Но любит ли он собак?»

Они подошли к небольшому домику с садом.

– Я познакомлю вас с отцом.

Они сидели в гостиной, когда с занятым видом вошел сэр Джон. Алексей встал. Сэр Джон протянул Алексею руку. Кивнул головой дочери и прошел в другую комнату.

Поздно вечером Алексей и Энн простились на улице у отеля. Ее сопровождал офицер-бенгалец и два сипая.

– Бай-бай, – чуть тронув его руку, сказала девушка.

Когда росой обрызганный душистой,
из-под куста мне ландыш серебристый
приветливо кивает головой, –

вспомнил Сибирцев любимые в отрочестве стихи.

«Неужели из скромного и усердного мальчика я превратился в развязного повесу, в типичного моряка? Или я слаб и впечатлителен?»

Китаец-швейцар открыл низкую дверь, в отель и быстро поклонился с глубокой почтительностью.

Шиллинг сидел на диване и читал местную газету.

– А где Осип Антонович?

– Его пригласил к себе мистер Джордин.

«Долго его нет!» – подумал Сибирцев.