— Что за корабль у нас в море ходит? — говорит лохматый Хурх.

— Опять рыжие, — отвечает Чумбока.

Гиляки сидят на острове Удд в песчаной яме на берегу. Недалеко от берега, в море, на веревке закреплено бревно. Вода колеблет его.

Гиляки ждут, когда на это бревно вылезет нерпа, чтобы убить ее. Тогда можно будет позавтракать.

— Это судно ходит и не бьет китов, — говорит Питкен.

— Какие-то странные люди, — отвечал Чумбока. — Вчера весь день лезли на косу. Может быть, на наше счастье, они сядут на мель и в бурю их разобьет.

— Вот было бы хорошо! — согласились гиляки.

— Почему они не бьют китов?

Судно шло вдоль той самой косы, где гиляки бьют белух, загоняя их в канальчики перед отливом. Потом корабль повернул к югу, найдя проход в мелях. Судно шло зигзагами, словно ударялось в одну мель, отходило от нее к противоположной и, как бы снова оттолкнувшись, возвращалось обратно.

Погода была хорошая, и совсем недалеко от острова киты пускали фонтаны. Но, как видно, не они нужны пришельцам.

— Идет и на мель не садится! — досадовал Хурх.

Впереди судна шла лодка. Люди в ней что-то бросали в воду.

— Что они делают, присмотрись! — попросил Питкен Чумбоку. — Рыбу ловят?

— Нет, — ответил Чумбока. Он давно уже присматривался к тому, что там делают. — Они бросают веревку с грузом, меряют воду! Лодка ищет дорогу для корабля.

— Куда они лезут? Зачем?

В это время нерпа вылезла на бревно и расположилась греться на солнышке. Хурх тихо взялся за шест, уходивший в воду. Этот шест был связан из нескольких длинных жердей. На конце его острый железный нож. Хурх приподнял оружие из воды и вдруг с силой вонзил его в нерпу. Он пригвоздил бьющееся животное к бревну.

Охотники выскочили из ямы. Хурх подъехал на лодке к бревну, добил нерпу и привез ее на берег. К полудню от нерпы осталась шкура и груда костей.

— Плохо, что у нас воду меряют! — говорит Питкен. — Значит, рыжие хотят пробраться в Малое море^[1], куда не проходил еще ни один корабль.

^[1]Малое море — Татарский пролив.

Гиляки решили следить за кораблем. Питкен счастлив. Он нашел свою жену. Вернее, она нашла его. На обратном пути, когда плыл с Позем, в одной из прибрежных деревень, в заливе на восточном берегу, люди что-то кричали с берега. Позь, который всем интересовался, сразу же повернул. Питкен, разочарованный и огорченный, никого не хотел видеть. Вдруг он обмер. На берегу стояла Хивгук в рыжем халате.

— Негодный трус! — кричала она потом на мужа. — Продал меня неграм! Но их корабль сел на мель. Только поэтому мы разбежались. Не думай, что меня пожалели и отпустили. Хорошо, что так случилось. Ни один негр и ни один рыжий даже прикоснуться ко мне не успели.

А около соседней деревни другое китобойное судно разбилось, и экипаж был перерезан.

У жителей остались топоры, пилы, молотки, паруса, доски, бочки. Они соглашались все продавать, но Позь брал лишь золотые и серебряные монеты.

Питкен чуть не рехнулся. Он сидел в лодке рядом с женой, греб, смеялся и млел от счастья. Все женщины гребли. Полную лодку женщин привел Позь на остров Удд. Это были жены гиляков, схваченные на празднике.

— Я тебе переменю имя! — сказал Питкен жене.

Ей понравилось, что муж ушел на новое место, что его зимний дом в глубине залива Иски. Тут еловый лес, много хорошей ягоды, речка рядом, и по ней идет летом кета. Ей даже не верилось, что она дома. Она чувствовала, что любопытство подвело ее и она могла погибнуть. Мужья говорили: «Не подходите к рыжим!», «Не смейтесь над неграми!» — но всем женщинам так хотелось увидеть что-то необычайное, потрогать одежду пришельцев.

Теперь Питкен считает всех китобоев своими смертными врагами.

— Хорошо бы прирезать хотя бы одного рыжего! — говорил он.

По старой привычке Питкен приезжает на остров Удд к людям своего рода. Тут очень хорошо бить нерпу.

Утром они перебрались на новое место и спрятались на холме в кустарниках. Отсюда еще лучше видно, как ходит судно. Оно целый день тихо продвигалось на юг. Друзья, скрываясь, следовали за ним по берегу. Они понимали — мели пройдены, теперь путь судну свободен. Вчера еще была надежда, что рыжие сядут на мель и от этого может быть добыча. Сейчас гиляки были удручены и разочарованы.

— Но кто ведет это судно? — изумился Хурх.

— Кто-то идет, как настоящий нивх, — с удивлением заметил Питкен, чуть приподнимая голову из-за песчаного бугра.

— А Позь говорил, что тунгусы и русские зовут нивхов гиляками. Теперь Фомка живет близко от устья реки.

— У-у! Страшно! Могут всех нас убить! — лепетал Тятих, прижимаясь грудью к песку и поглядывая на друзей.

— Кто может знать наши канальчики? — продолжал Питкен, слезая с холма в углубление и закуривая трубку.

На всякий случай гиляки попробовали свои ножи.

— Ходит глубоким местом и не собьется, потому что впереди идет лодка и меряет воду, — отвечал Чумбока.

Судно шло к острову Лангр^[2]. Лангр — широкая песчаная коса среди моря. На косе — гиляцкая деревня. Друзья шли вдоль берега на лодках.

^[2]Остров Лангр — остров Байдукова.

Лангрские гиляки тоже следили за кораблем. Они во множестве приехали на Удд.

Корабль остановился напротив деревни. На нем убрали паруса, и теперь виднелись его стройные обнаженные мачты.

Ночью гиляки перетащили лодки на другую сторону острова.

Судно стоит недалеко от Удда. Тут еще немного ему пройти — и рыжие войдут в реку.

С корабля спустили на воду три шлюпки. Они пошли в разных направлениях. Одна из них шла мимо Лангра к Сахалину. Со шлюпки бросали веревку с грузом. Едущие в ней люди нашли длинную банку и канал напротив Лангра и долго обмеривали его. Вдруг ветер засвежел. Грязные волны с грохотом прокатились на Лангр. В мелком море дожелта взбило воду. Видно было, как по проливу шли лохматые бугры. Чумбока понимал, что это значит: там глубже и волны выше. Огромные валы, с хорошее дерево высотой.

На берегу собрались гиляки из трех деревень.

— Рыжие сейчас потонут! — со злорадством кричали они, глядя, как шлюпка то исчезает, то вновь появляется на волнах.

До берега было далеко. Шлюпку несло мимо острова, к отмелям, которые тянутся по направлению к сахалинскому берегу.

...Когда шлюпка поднялась на волне, мичман Гейсмар увидел громадную желтую площадь моря, далекий синий материк с крутыми шапками в горах и транспорт с голыми мачтами.

Тотчас же шлюпку повалило, и она черпнула бортом. Ветер рванул так, что задрожали паруса, зазвенели и завыли снасти.

Гейсмар не растерялся, держал прямо на банку. Шлюпка понеслась с огромной быстротой. Матросы вычерпывали воду.

Берег приближался. Закрывая его, тянулась высокая песчаная коса. Волны забегали на нее, все вокруг бурлило и кипело.

Шлюпку опять залило. Рвало паруса. Лопнул шкот.

— Навались! — крикнул унтер-офицер.

Зеленая волна поднялась за кормой, догоняя шлюпку. Убрав паруса и рангоут, гребцы налегли на весла. В тот же миг шлюпку выбросило на отмель. Гейсмар и матросы кинулись в воду и, дружно ухватившись за борта, помогли прибою закатить шлюпку на косу. Волны шумели и ревели, но были уже бессильны. Гейсмар оглянулся. Лиман вскипал добела. Ветер яростно хлопал и бросал волны на отмели.

Унтер-офицер Тихонов осмотрел шлюпку. Она была цела. Измокшие матросы разбежались по берегу. Они волокли щепье, сухие плавниковые лесины и разожгли костер. Шестаков принес колышки, чтобы натянуть палатку.

— Будем обедать, вашескородие! — сказал он Гейсмару.

Мичман и матросы дрожали от холода. Все собрались у костра. Матросы быстро раздевались.

— Снимите куртку и вы, вашескородие! — посоветовал Шестаков. — Ветер теплый, сразу согреетесь. Это от одежды холодно.

Матросы развесили свою мокрую одежду на кустарниках.

— Мы уже знаем! — говорил Шестаков. — Не впервой.

Шестаков, рослый, широкоплечий, с узким лицом и серьгой в ухе, вдруг взбежал на бугор в это время. Тихонов раздавал вино. Гейсмар выпил.

— Еще по порции! — приказал он.

Моряки, в нижних рубашках, согревшиеся от огня и водки, с раскрасневшимися лицами, жадно жевали сухие галеты.

— Намаешься с этим лиманом! — жаловался Алеха Степанов.

— Амур открыть — не мутовку облизать, — отвечал Тихонов.

Шестаков сказал:

— Ваше благородие! На нас идут… Прикажите ружья зарядить.

Достали табак из непромокаемого мешка.

По дюнам с разных сторон подходила огромная толпа, человек сто. Видя ружья в руках у матросов, нивхи остановились.

Шестаков взял палку и обвел черту вокруг костра. Потом сам подозвал людей поближе, но показал, что черту переходить нельзя.

Лицом к лицу с пришельцами нивхи не решались сразу выказывать неприязнь. Тятих улыбался. Все присматривались.

«Люди бывают разные, — думал Питкен. — Надо сначала посмотреть, что будет». Злость его прошла, сменилась любопытством.

Вдруг вся толпа взялась помогать морякам. Дружно вытащили вельбот на берег, на высокое место, на холм, куда не захлестнет никакая волна. Приливы здесь невелики. Помогли установить палатку на новом месте. Перетаскали вещи из вельбота, ящики, мешки. Пришельцам уже более не запрещали переходить черту, угощали табаком.

Брига отсюда не видно. Ходили на мыс, подымались на холмы — тоже не видно.

Нивхам роздали подарки. Вдруг с криком и дерзким смехом они бросились врассыпную. Оказалось, что украдены куртки, развешанные на просушку, и множество других вещей.

Матросы ругались, но никто не хотел стрелять. Мичман был совершенно расстроен. Он только расположился отдохнуть в палатке и попал в такое ужасное положение!

Ветер не ослабевал, поэтому о возвращении на транспорт нечего было и думать. Матросы и мичман улеглись спать, тесно прижавшись друг к другу и кое-как укрывшись. Тихонов поставил караульного. Тот сел за палатку.

— Настоящий рыжий! — говорит Питкен про Гейсмара. — Волосы белые, а уши большие, красные.

Чумбока подбирался к стану.

— Рыжие уснули! — объявил он. — Залезли в палатку и громко храпят.

— У них хорошие ножи, ружья, — сказал Хурх.

Решили, что надо отнять у рыжих остальные вещи, а если будут сопротивляться, то перерезать всех приехавших, потому что это заклятые враги. Старики возражали, говорили, что, прежде чем к рыжим подползешь, они очнутся и откроют стрельбу. Ведь известно, как далеко и быстро бьют ружья рыжих. Начался спор, как лучше действовать.

* * *

К вечеру буря стихла, а шлюпка Гейсмара все еще не возвращалась.

— Что с баркасом? — спросил Невельской старшего лейтенанта.

— Козлов говорит, что выбросились на отмель под сахалинским берегом. Он видел с марса, как ветер засвежел, шлюпка пошла туда.

Лейтенант велел позвать Козлова.

— Надо полагать, что на Сахалин выбросились, — сказал матрос.

— Что же обратно не идут? — сердился Невельской.

— Не могу знать! — ответил Козлов.

— Не видно баркаса? — крикнул Казакевич впередсмотрящему.

— Никак нет!

— К утру приготовьте шестерку! — приказал Невельской. — Поручик Попов, юнкер князь Ухтомский, пойдете на розыски.

Утром транспорт тихо двинулся. Он шел, окруженный целым стадом играющих китов. Казалось, весь залив здесь забит китами.

Вахтенный матрос заметил приближающуюся шлюпку.

— Только, ваше благородие, какие-то люди чудные сидят, — стоя рядом с Гротом, удивлялся боцман Горшков.

— Дикари едут! — испуганно крикнул вахтенный матрос.

Шлюпка подошла. Китов стали пугать, кидая в них поленья и стреляя вверх из ружей.

— Что случилось, мичман?! — крикнул с борта капитан.

Гейсмар был в белье, а матросы в одних рубашках. Гейсмар, босой и красный, как вареный рак, поднялся на палубу. Офицеры обступили его с расспросами.

Гейсмар сказал, что украдено также одно из ружей.

— Немедленно доставьте мне этих людей... — покрывая общий шум, прогремел голос капитана. — Мичман Грот! Подпоручик Попов! На шестерке и на баркасе сейчас же отправляйтесь с мичманом Гейсмаром на берег. Да возьмите с собой алеута.

Невельской желал дружбы и мира с местным населением. Но сейчас он решил, что обязан показать гилякам, что за разбой их ожидает возмездие.

Гейсмар был из той среды, где люди практичны и никогда не идут на необдуманную авантюру. С годами все Гейсмары становились точными, аккуратными и исполнительными.

Гейсмар считал, что для начала карьеры необходимо совершить что-то выдающееся. Он не был робок и охотно принимал участие в тяжелых исследованиях. Открытие устья реки — Гейсмар был уверен — принесет и ему блестящие возможности в Петербурге. Сознание, что он принимает участие в великом деле, приводило Гейсмара в восторг, и он старался везде быть первым. Часто, оставаясь наедине, он улыбался счастливо и самодовольно... До сих пор все шло отлично, и судьба, казалось, улыбалась ему. Но, как на беду, Гейсмара обворовали гиляки. Это было ужасно. Мичман злился, понимая, какой это позор. В одном белье вернуться на транспорт! Потеряно оружие. Матросу за это полагается наказанье. Позор бригу, команде, капитану, флоту! О боже!

Невельской приказал взять заложников.

Шлюпки пошли, а за ними транспорт. Вскоре видна стала деревня. На берегу собралась огромная толпа, не менее двухсот человек. Все были вооружены.

Невельской приказал отдать якорь и велел сигналить шлюпкам, чтобы шли обратно.

— Орудия прикажете зарядить, Геннадий Иванович? — спросил Гревенс.

— Нет! — ответил капитан.

— Вы прощаете воров?

— Не будем терять времени, — ответил капитан. — Нам надо искать фарватер!

Офицерам приказано было идти на промер, продолжать свое дело.

К вечеру воинственная толпа, уставшая от ожидания, стала расходиться. Лодки пошли в разные стороны.

А через день к транспорту подошла лодка. Хурх, Тятих и двое стариков с Лангра привезли рыбу на промен. Чумбока увязался с ними. Хотелось знать, что это за корабль, зачем ходит, почему не стреляет. Что за люди? Главное — хотелось табаку.

— Дамхи! — попросил Хурх, подавая Шестакову через борт огромных лососей.

— Табаку! — перевел унтер-офицер Бахрушев, обращаясь к подшкиперу, ведавшему запасами. Матросы уже выучили много местных слов.

— Дамхи — хорошо! — сказал Шестаков. — Сейчас будет! — Он быстро поднял багор и зацепил борт лодки. Подобин и Веревкин спрыгнули в лодку. Гиляки схватились за ножи, но их мгновенно обезоружили и одного за другим стали подавать на руки других матросов на борт.

Объяснили, что не отпустят обратно.

— Нас убьют! — прохрипел Хурх.

Чумбока сам не знал, что будет. От рыжих можно всего ждать.

Подошел алеут Данила. На этот раз он в кожаной рубахе и в таких же штанах. Лицо его показалось Чумбоке и гилякам очень славным. Черные волосы и черные глаза. Судя по всему — честный человек. Только кожа черноватая.

Алеуты уже кое-что начинали понимать по-гиляцки.

Подошел капитан. Собрались офицеры, матросы. Подошли еще двое алеутов. Стали объяснять гилякам, что заложники останутся на судне, пока не будут возвращены украденные вещи.

— Мы ничего не знаем! — уверял Хурх.

Все приезжие, махая руками, клялись, что им ничего не известно о похищении.

— Грабили не мы, совсем другие. Наверно, вон из той деревни. — Хурх показал в сторону Лангра. — У-у! Они плохие...

— И еще — вон из той, — показывал совершенно в другую сторону старик.

— Один из вас пусть едет на берег и велит собрать все, — велел объяснить капитан. — А до тех пор остальные останутся здесь.

Нивхи стали говорить между собой, и матросы, поглядывая на них, догадывались, что все понято.

Наконец один старик решил ехать на берег, но клялся, что ничего не понял и не знает, в чем вина и что случилось. Он проворно спустился в лодку и быстро стал грести. Физиономия у него озабоченная.

— Таких мы видали! — сказал Подобин.

Хурх пытался кричать своим. Но до берега очень далеко. И киты все время шумят, плещутся.

Гиляков покормили, дали им табаку, но не отпускали.

Кок, подавая пленникам мутовку с кашей, объяснял знаками, что их повесят на рее, если вещи не вернут.

У гиляков ответ был обдуман заранее, когда они еще собрались на судно. Они опять стали объяснять, что ничего не знают о пропаже вещей.

— А если не знают, то пусть у нас поживут! — сказал Фомин.

Чумбока долго смотрел на алеута Данилу, который куда-то собрался на своей байдарке с товарищами. Он спросил:

— Негр?

— Нет! — ответил Данила.

— Конечно, это не негр. Видишь, какие куртки на них хорошие, — сказал Хурх. — И у них своя хорошая байдарка. Наши слова знают... Никогда никто не видел, чтобы негры или рыжие приходили на байдарке.

«На корабле в самом деле с пленниками расправиться не долго, — думал Чумбока. — Каша у них вкусная. И как будто они не грабители. Зачем же все ездят на шлюпках? Потом приезжают, прикладывают руку к шапке и что-то говорят своему начальнику. Беспокоятся, бегают, о чем-то спорят, ходят по кораблю. Как будто делают какое-то дело. А никакого дела не делают. Только меряют воду. Давно можно было идти дальше, а они все рисуют на своих листах».

Чумбока подобрался к дверям рубки и подглядывал. Его не гнали. «Может быть, и не повесят. Много каких-то предметов, медных, с зеркалами, но не для женщин». Чумбока вспомнил рассказы Позя, как тот ходил по сопкам с «академиком». Это, может быть, тоже ученые? Почему же они тогда так ловко схватили нас? Ученые не должны драться, они сидят важно, в длинных халатах, с веерами. Хорошенькие девки подают им кушать. А они пишут и молчат, и все старые и седые. А эти молодые и смахивают мордами на китобоев. Известно, что рыжие вздергивают пленников на рее, тех, кто провинился или кто сопротивлялся. Удавливают их веревкой. Даже своего один раз удавили и выбросили акулам. И мне пообещали, что удавят... Наверно, это рыжие... Хотя и сомнительно.

— Будешь меня вешать? — спросил Чумбока у вышедшего капитана и показал на шею и на мачту.

Невельской прошел мимо. Подобин сегодня у руля. Он подтвердил Чумбоке, что повесят обязательно, надо таскать обратно вещи, куртки, а то будет плохо.

Алеут Михаила Свининский сидел в каюте у капитана.

— Кит один — охотник один. Алеут идет на байдарке. Или вдвоем. Я всегда с Данилой Яранским хожу. И бьем. Американ идет на вельботе, с гарпунами, целая команда. Они совсем не умеют ходить по волнам. Теперь гарпунную пушку придумали. Только хитростью берут.

— А как же вы?

— Бьем вот копьем. Рукой. И зря не бьем. Когда кит умрет и его волной выбросит! Бьем одного. А который китобой придет на корабле — он не жалеет животных. И людей тоже. И лес. Когда-нибудь сожгут все на свете. Вон остров большой уже загорелся.

— Какой?

— Сахалин!

— Там леса горят. И газ.

— Не лес горит и не газ, а земля. И когда-нибудь весь остров сгорит. Китобои здесь так бьют китов — нам рассказывали в деревне, — что жиром покрывается все море. Вот что делают красные рубахи!

От берега шла лодка, не доходя судна, быстро повернула обратно.

— Эй, отдайте вещи. Привезите ружье! — кричал Чумбока.

На другой день от берега отвалили три большие лодки.

Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.

Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.

Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.

— Давай вещи! — отвечали ему.

— Спустите к ним одного из заложников, — велел капитан.

Хурха позвали к борту.

— Иди! — подтолкнул матрос.

Хурх глазам не верил. Он спрыгнул в лодку. Стал что-то говорить. Нивхи осмелели. Подошли другие лодки.

На борт подали винтовку. Потом — куртки... По штормтрапу спустился с судна Тятих. Он в руках держал табак и кусок материи в несколько аршин.

Старики залезли на судно. Они лезли обниматься и целоваться с капитаном. Просили водки. Говорили, что теперь все понимают хорошо и знают, как хорошо тут кормили пленников, как хорошо с ними обходились и совсем не хотели повесить.

Старики стали объяснять, что с моря приходят суда, делают разные бесчинства, хватают за грудь женщин.

— А что же вы говорили, что у вас вещей нет. Что это другие люди из других деревень грабили?

Тут пришлось врать. Все наперебой стали рассказывать, с каким трудом отбили они вещи у жителей другой деревни. Была война... Дрались с целой деревней…

Рассказчики показывали, как тянули луки, били кольями, как падали, пронзенные в грудь, как было убито три их товарища.

— Все это, конечно, ложь, и, верно, сами похитители в числе этих рассказчиков, но надо одарить их хорошенько, — сказал капитан.

— Да, на самом деле, это не рыжие! — сказал своим Чумбока.

Но как страшно жить на свете! Всех надо бояться. Все приходят, пугают, бьют, наказывают и еще хотят вешать, пугают веревками, а никого нельзя самому ограбить!

Может быть, потому гаснут лица гиляков, такие печальные у них глаза и они так ненавидят всех приходящих с моря и всех готовы убивать. Чумбока видел маньчжур, американов, рыжих, японцев, ни от кого нет пощады. А ведь гиляки так приветливо в свое время встретили Чумбоку, спасли его, приютили. Когда он бежал к ним с Амура... А вот сами научились воровать.

А люди на этом корабле в самом деле какие-то странные. Гиляки, довольные подарками и тем, что драки и наказаний не будет, выказывали дружбу начальнику, опять принялись обнимать его и целовать.

— Послушай, — сказал вдруг Чумбока, обращаясь к Невельскому, — ты американ?

— Нет.

— Ингли?

— Нет.

— Врешь! На тебе куртка народа ингли... Да, да!

В этих, известных на весь свет, синих куртках ходили рыжие на кораблях...

Шлюпки с заложниками отвалили.

В тот же день корабль ушел к югу и встал где-то далеко-далеко, у одного из синих мысов, которых так много на берегу Малого моря. Чумбока не знал названий этих мысов.

Чумбоке хотелось опять поехать на судно и еще раз повидать приехавших, расспросить их подробней. Он сказал Питкену, что это лоча, а не рыжие. Это не китобои. Но с моря дул ветер, и нечего было и думать о поездке в плоскодонной лодке.

Две недели не прекращалось волнение. Всходило солнце, и желтые, насквозь просвеченные его лучами волны с грохотом ползли по отмелям на Лангр.

Питкен сказал, что и он хочет видеть этих людей. Позь много рассказывал ему про лоча.

Питкену надо поехать к родичам на устье реки, в ту деревню, где к нему когда-то явился Чумбока. Может быть, по пути он встретит пришельцев?

— Я поеду с тобой!

— Нет. Ты поезжай домой и береги семью. Ты уже был у них, видел все. С тебя хватит. Хивгук беременна и сама не может рыбачить. Помоги ей. И придумай ей хорошее новое имя!

Когда стихло, Питкен отправился в путь. Ему хотелось рассказать родственникам на реке про необыкновенные приключения этого лета. Хивгук нашлась. Как судно пришло, как село на мель...

Море успокоилось. Едва занялся рассвет, Питкен отправился. Когда взошло солнце, его лодка, с парусом из рыбьей кожи, была далеко. И черный парус стал светел и блестел сейчас как зеркало.