– Алена, что ты делала, когда была в положении? – спрашивала Екатерина Ивановна.

– Да меня, Катя, и не тошнило, – отвечала жена матроса.

– Капусты соленой поешь, – говорила рослая старуха Парфентьиха. – У Боурова разве нет? Есть, есть у него.

Теперь капуста и рассол каждый день на столе. Еще хочется яблока. Хорошо бы чаю с вишневым вареньем! Сладкого хочется как-то особенно. Но ничего этого нет. А звериное мясо и вяленая рыба опротивели. С почтой из Николаевска изредка присылают несколько свежих осетров. Там стали ловить их подо льдом.

Кате часто кажется, что она обделяет маленькую жизнь в своем чреве, не давая ей ни яблока, ни сахара. А «ей» ужасно хочется всего этого. Но как быть? Кате и больно, и жалко и себя, и своего ребенка. «Это нервы, – старается она успокоиться. – В эту пору женщины тревожны. Так говорили еще там, в обществе тети. Приедет Геннадий, и я успокоюсь. А то я могу передать ребенку свои расстроенные нервы. Да, надо взять себя в руки».

Еще недавно Катя чувствовала себя молодой, здоровой и сильной. Она с увлечением танцевала и веселилась на праздниках. «А теперь такая перемена! Я выгляжу ужасно. Без Геннадия становится невыносимо скучно!»

Кажется, муж стал ей еще ближе. Она видит в нем будущего отца, и чувства к нему нежней и серьезней. Она несколько стыдится, что так подурнела. Геннадий сразу заметит. Но почему он не возвращается с Сахалина, куда поехал открывать каменный уголь? Нашел ли он то, что хотел?

Катя прекрасно понимает, сколь важен уголь. Развитие Англии, блестящее и беспримерное, произошло не только по причине доблести и трудолюбия ее жителей, но и оттого, что там в земле уголь и руды. Она об этом читала.

Как важно открыть уголь для нашей экспедиции, для будущего России. Если бы это в самом деле удалось! Как бы обрадовались в Петербурге. Уголь у самого побережья, выходы его открыты, это удобно, дешево добывать! Каменный уголь для будущего тихоокеанского флота! Какой переворот создаст это в умах тех, кто еще не понимает великого значения деятельности мужа и его сотрудников! Тогда осуществится его мечта о постоянном пароходном сообщении между устьями Амура и Штатами.

Ей всегда неприятны мысли о том, что в Петербурге многие не хотят понимать мужа. Но император милостив к нему! Великий князь Константин ему покровительствует. Чего же еще?

Отрадно подумать, что есть на свете Петербург, величественный и справедливый. Со временем муж ее будет возвеличен там, признан как герой, его подвиги станут очевидны. Каким драгоценным вкладом в умственную жизнь общества будут его открытия! Даже Катины слабые и наивные попытки изучать языки местных племен и внедрять просвещение и человечность будут там приняты с сочувствием. Там, конечно, поймут, что она пошла за мужем на край света и старается трудиться, как проповедует Жорж Санд. Как бы желала она явиться в Петербурге с сыном, рожденным на берегах Охотского моря!

И есть на свете блестящий Париж, в котором Катя никогда не была, но она мечтает быть там. Это затаенное желание, конечно, исполнится.

Ее бывший жених – француз, блондин, тонкий, высокого роста, ловкий… Да, это яд! Как он танцевал, какие руки! Он неглуп, прекрасно воспитан. Теперь ей многое неприятно вспомнить… И Франция – страна разума, света, великих мыслителей, артистов, художников, революционеров, великолепной промышленности и артистического умения жить. Хотелось бы видеть торжественные бульвары Парижа, суету блестящего города, из которого на весь мир идут не только туалеты, духи и искусственные цветы, но и великие идеи, где сами страдания бедняков осмысливаются на пользу будущему человечеству.

– Катя, гилячка пришла, – говорит Дуня.

У Лаолы в руках дочерна засаленный берестяной туес с мороженой клюквой. За полу ее халата держится маленькая дочка с заиндевевшими кудрями. Гостья отдала клюкву Екатерине Ивановне.

– Муж не едет?

– Нет.

– Хорошо! Я люблю, когда мужиков нет! Одной хорошо, правда?

– Да… – нехотя отвечает Катя.

– Черт бы их побрал, моих мужиков, как надоели! А ты все болеешь? Ой, худо, худо! – Гилячка придала кислое выражение своему лицу.

Лаола сама в положении. Мучения Кати заботят ее. Катя берет ее дочку на руки, подбрасывает, потом кружится с ней по комнате, поет: «Ах вы, сени». Маленькая гилячка смеется. Взяв ребенка за ручки, Катя хлопает ее ладошками.

– Приходи к нам, – говорит Лаола на прощанье.

Катя садится за работу. Она научилась кроить и шить солдатское белье. Еще совсем недавно она смотрела на все восторженно – и на гиляков, и на этот бревенчатый дом, на путешествия своего мужа, на шитье грубого белья и даже на нехватки и голод. Казалось, она читала увлекательный роман. Все происходящее с ней было необычным, как затянувшийся маскарад. В последнее время она стала тревожиться и ее взгляды стали реальнее. Муж не возвращался. Ее охватывал страх за него, за себя и за будущего ребенка.

Пришла Алена Калашникова. Лицо у нее в синяках.

– Что с тобой?

– Ах, Катя, Мокей мне с самого рождества покоя не дает. То тычка даст, то толкнет, все норовит задеть побольнее, обидеть.

– Да ведь вы же так дружно жили?

– Да вот катал меня на праздниках сосед, а Мокею моему что-то померещилось, и он покоя не дает.

– Неужели из-за Фомина?

– Ах, нет, Катя, не из-за него. Из-за Ивана Подобина. Он меня на упряжке лихо мчал. А теперь они с мужем зверями смотрят друг на друга. Не дай бог что случится.

Катя знала Подобина. Это серьезный человек, один из самых лучших и надежных в экспедиции.

Алена стала рассказывать, что с тех пор как муж произведен в унтер-офицеры, он стал важничать. Сегодня он пришел со склада, принес муку. Алена мыла пол в казарме. «Что это ты расставилась-то? – толкнул он ее сзади. – Не видишь, унтер-офицер пришел». – «Эка! – усмехнулась Алена. – Теперь все унтера, работать кто будет?» – «Какое имеешь право не оказывать уважение? Что ты рот разеваешь, а?» – злобно спросил муж и ткнул ее кулаком.

Катя замечала, что Мокей после производства в унтеры стал зазнаваться. Он просил Невельского дать ему помощников обед варить и за это получил «распеканцию».

… Ночью Катя проснулась. Она думала о том, что же теперь с Аленой. Потом полезло в голову, что в такую вот ночь могут подобраться маньчжуры, устроят резню. Правда, Геннадий говорил, что ничего подобного быть не может. Но на всякий случай учил Катю стрелять и свой лучший двухзарядный пистолет оставил ей. Он ночью всегда лежит рядом на столике.

«Но почему Геннадий не едет? Он должен был вернуться. Неужели его больше нет? Господи, не погуби моего мужа!» – страстно молилась она.

Иногда в тишине вдруг отчетливо послышится топот рысаков и шелест шин по торцовой мостовой. Это Невский проспект, музыка столицы.

Она жила в Петербурге, запертая в Смольном монастыре. Умственная жизнь лишь в отголосках доносилась за толстые стены.

… А вот кто-то тихо перебирает в тишине клавиши рояля. Послышался Шопен. Это музыка в мозгу. Мозг отдавал свои давние впечатления среди тишины вдруг замершего Охотского моря. «Я соскучилась по музыке. Может быть, моя крошка просит этих звуков, полных чувства? Единственно, что мы можем здесь слушать, это простые песни наших добрых людей и церковный хор, когда муж исполняет обязанности священника».

Утром, выйдя из дому, при блеске солнца, заливавшего все вокруг, она смотрела то с гребня косы, то с вышки на юг, в сторону лимана.

Теперь уж это торжественное ледяное безмолвие, эта сверкающая красота не восхищали ее, не казались необычной живой декорацией, театром природы. Ледяная равнина оказалась далеко не так безобидна.

Природа, временами злая и всегда безразличная и беспощадная, могла погубить Геннадия. Неужели он лежит где-нибудь среди этой равнины и его заносит снегом и никогда и никто не найдет сугроб, под которым самое дорогое для нее на свете? Неужели замерзло его горячее сердце в то время, как стало биться сердечко его ребенка?

Теперь она понимала, что природа может быть страшным врагом. Пурга, мороз, огромные просторы губят человека. Все это далеко не предметы для любования.

Дома, в большой комнате, письменный стол мужа. И опять больно, словно мозг колет игла. Тихо, опустел его маленький столик, маленькое поле, где происходили великие битвы и набрасывались великие планы. А на обеденном столе с убранной скатертью лежат куски грубой белой материи. Сейчас придет помогать Алена… Она рада убраться из казармы с глаз долой.

Под вечер Катя шла в стойбище. Гиляки теперь перестали казаться ей экзотическим племенем. Она понимала безрадостную судьбу этого маленького народа с его вечным существованием на грани смерти.

Она лечила детей, записывала гиляцкие слова, показывая на предметы и спрашивая их названия у взрослых. Гиляки стояли или сидели на корточках и молча слушали, о чем она говорит с их детьми. Иногда в их взглядах скользнет тревога.

Дома ее ждал Таркун.

– Катя, писку тебе привез!

– Что с Геннадием? – испуганно спросила она, но лицо у гиляка такое спокойное и доброе, что она поняла все, еще не читая.

Записка по-французски. Он целует ее, умоляет не беспокоиться, важные исследования задерживают его. А следом за «пиской» через день явился сам Геннадий, почерневший, весь в снегу, но полный энергии.

В постели теперь так тепло и уютно и таким жарким стало большое ватное одеяло, под которым она не могла согреться в одиночестве. А теперь при свете ночника его часто приходится откидывать. Геннадий нежен и осторожен, И целую ночь разговоры шепотом. Она никогда не подумала бы, что ей так много надо сказать ему, ведь жизнь ее была совершенно пуста, скучна, без впечатлений.

Утром его стол опять превратился в арену битвы. В комнате накурено. Воронин, доктор Орлов, боцман Козлов, казак Беломестнов, Конев и Подобин обсуждают с капитаном, когда и как приступать к постройке палубного ботика.

Прошлым летом погибли два судна – «Охотск» и «Шелихов». «Шелихов» разбит вдребезги, но доски удалось спасти. Они годны в дело. Целую зиму возили их с острова Удд на собаках.

Послышался звон ботал.

– Почта! Геннадий Иванович! Олени! – вбегая, вскричал часовой.

Катя тоже вышла из дому и увидела несколько рысивших оленей. Неужели письма от сестры, от тети? А кругом море в страшных сугробах и торосах, но теперь все опять не страшно. Геннадий был с ней, почта шла, ужасные картины потускнели.

Муж вышел на мороз в одном мундире. У него редкое здоровье. Только напрасно шапку забывает снимать в доме.

Нанесло туман. Ботала звенели, а оленей не стало видно. Временами казалось, что почтари забрели куда-то в сторону. Вдруг прямо напротив пакгауза появился на льду всадник на олене, за ним – другой…

Вскоре Антип, тунгус, привезший почту, седоусый, сероглазый, с широким лицом, сидел в комнате на табуретке. Из большой кожаной сумки появились сразу две почты. Антипа наскоро расспросили про Аян и отпустили. Началось распечатывание пакетов.

– Катя… Вот от Варвары Григорьевны и от Саши, – сказал муж.

Екатерина Ивановна с благоговением взяла письма и ушла в спальню. Были письма Орловым, Березину, всем офицерам, нескольким нижним чинам и целая куча писем Невельскому – с орлами и без орлов.

Все разошлись. Капитан начал с главного – с писем генерал-губернатора.