Вечером за общим разговором вся кают-компания насела на Шиллинга. Из офицеров «Дианы» он лучше всех говорил по-английски. Американцы стали расспрашивать, как себя чувствуют русские в глубине Японии, пользуются ли хотя бы относительной свободой, следят ли за ними полицейские, видят ли они женщин, бедны ли японские крестьяне, есть ли у них скот, какая там жизнь в деревне, разрешается ли ходить по улицам и в поля, в каких помещениях приходится жить и что там русские строят, какого водоизмещения судно.

Заметно, что после визита старца Евфимия на «Поухатан» интерес ко всему, что делали русские в Японии, необычайно возрос.

Шиллинг мельком помянул про тоннаж строившейся шхуны, оговорился, что при закладке не был и точно не знает, но, кажется, будет водоизмещением до двух тысяч тонн. Он стал рассказывать о пустяках, высмеивал средневековые обычаи японцев и сам, как ему казалось, вошел в роль американца. Кают-компанию в этот вечер потрясал дружный хохот. Смеялись громко, не только тому, что в самом деле смешно, по выказывая сочувствие и одобрение смелым действиям.

Николай избегал всего, что американцам не следовало знать. При желании про постройку шхуны, он полагал, мог рассказать Адамсу сам Евфимий Васильевич. Шиллинг помнил наставление адмирала: все, что станет известно американцам, будет известно и англичанам. А на шхуне предстояло идти в Камчатку! Конечно, шила в мешке но утаишь!

Желая еще сильней удивить американцев, Шиллинг сказал, что в каждой деревне множество храмов и все они превращены в квартиры и что каждому русскому офицеру японцы прислали по три жены.

– Но, конечно, мы не могли принять этой любезности... И единодушно отвергли.

Американцы желали рыть, копать дальше. Николай Александрович чувствовал, чем это пахнет. К тому же среди американцев непременно есть люди Стерлинга и Боуринга. Да и американцы сами почувствовали сегодня в нас соперников. Постараются со временем прихлопнуть все наши добрые начинания в Японии, а о нас умолчать. Припишут себе все, что мы сделали и еще сделаем, наймут людей, чтобы распубликовали об этом по всему свету. На этот счет у всегда хорошо осведомленного Шиллинга сомнений не было. Он сам интересовался коммерческими видами на будущее. Никаких сантиментов к японцам он не испытывал, как не обольщался и благородством коммерческих американских республиканцев. В каждом из них он видел противника, с которым надобно обойтись полюбезней.

Путятин, Лесовский и все товарищи не предвидят опасностей, не думают, как американцы постараются замарать и замазать все наши добрые дела в Японии, а себя выставить первыми зачинателями и учителями Японии во всяком начинании. Нашим, кажется, это все равно, живут каждый своими интересами, вперед не смотрят. Даже не подозревают, как их обчистят ловкие янки, которые свое пройдошество открыто возводят в добродетель. Янки расспрашивают и все мотают на ус. Они влезут потом в каждую щель, открытую Путятиным.

Шиллинг старался сделать все, что мог, чтобы сбить янки со следа, чтобы они потом сами для себя старались тут, а не хватали чужое. Он не желал уступать ни пяди своим респектабельным хозяевам из того, что сделано русскими здесь с таким интересом и с такой доброжелательностью к Японии.

Как всегда, ложь произвела на слушателей самое сильное действие, и при известии о трех женах для каждого русского офицера американцы повесили носы, но жадно слушали Николая.

Алеше, видевшему, как барон их огорошил, самому не хотелось слушать вранье, и оп решил поискать Александра Можайского, узнать, как движется изучение новых паровых машин. Алексей сам очень интересовался современными машинами, которые вошли в жизнь общества всюду, как самостоятельные, живые существа. Устройство машин куда интереснее всех кляуз и сплетен, именуемых важной политикой и дипломатией! Но за службой не до машин.

Сибирцев зашел к Можайскому – каюта пуста. Поднялся на палубу.

Наверху к Сибирцеву подошел блеклый, невысокий американец, с асимметричным лицом и короткой атлетической фигурой, всегда приветливо смотревший на него за столом.

– На каком языке говорите?

– Немного по-английски.

– Немного! – с оттенком сожаления и насмешки воскликнул американец, как бы упрекая Сибирцева. Он подал визитную карточку:

«Сайлес и Берроуз. Экспорт. Импорт. Пароходство. Банкирская контора: Куин Роуд. Гонконг».

– Очень рад сделать знакомство! – подавая сильную руку, широко улыбнулся Сайлес.

Кажется, длительный экзамен, который Алексей держал под взглядами этой личности, заканчивался на сегодня знакомством. Надо полагать, что выдержал испытание при помощи адмирала!

Сибирцев жил па пароходе в отдельной каюте, в удобствах, не зная забот, по, видимо, все время находился под перекрестным наблюдением.

После нескольких фраз о переменчивой погоде Сайлес определил, что собеседник говорит довольно свободно. В таких колониях, как Гонконг, множество живущих там личностей говорили хуже его, плели как попало по-английски, но считались подданными королевы. Сами англичане в поисках выгод меньше всего обращали па это внимание, все более привыкали к своему же ломаному языку, выучиваясь ему, как чужому. Да и в Англию все более вторгались все новые и новые произношения и уродства языка вместе с новыми подвластными короне владениями. Так же было и в Америке, где на акценты внимания не обращали.

Можайского на палубе не было. Видимо, опять в машине. Все свободное время проводит внизу. Впервые показывая свои машины и гордясь ими, американцы не думали, что потом все это покажется им подозрительным. Саша сделал много рисунков. Каждый раз он почтительно просил позволения у старшего офицера и главного инженера разрешить ему рисовать. И неизменно получал разрешение.

– Он опять там! – случайно услыхал вчера Леша очень недовольным топом сказанную фразу одним из двух американцев, встретившихся ему на трапе, при свете газового рожка. Отойдя, догадался, что говорят про Сашу.

Уже нельзя запретить Можайскому спускаться в машинное отделение. Это нарушило бы хорошие отношения с адмиралом Путятиным. И Саша все рисовал и рисовал. Он делал это тем уверенней и увлеченней, что старался набраться опыта. Он полагал, что его интерес лишь радует американцев.

Можайский сам как мощная паровая машина. За эти дни он напрочь опроверг представления об отсталости и неспособности русских, но, кажется, лишь возбудил еще более ужасные сомнения, которые так охотно являются в уме людей на службе, когда замечается, что новый человек знает дело, не дурак и увлечен. Однако нелепо подозревать, что этого молодца русское правительство подослало на «Поухатан», заранее зная, что будет цунами и кораблекрушение и что офицерам «Дианы» будут предложены каюты на «Поухатане» – и все это с тем, чтобы Можайский проник в машинное отделение. Довольно с американцев, что у них Зибольд ходит в русских шпионах.

...Лицо банкира и коммерсанта из Гонконга ожило, светлые глаза немного выкатились, лицо стало исполненным интереса и ласкового раздумья.

Молодой офицер еще с первого взгляда ему понравился, у Сайлеса, как он сам про себя знал, верный и зоркий глаз опытного, потомственного рабовладельца. Он умел разбираться в людях и, нанимая их, действовал безошибочно.

Честность и энергия написаны были на чистом лицо Сибирцева. Знание языка обнаруживало воспитание и практицизм, и это особенно приятно.

На лице Сайлеса такая искренняя радость, как будто разговор с Сибирцевым представлялся ему подобным освобождению из душной клетки.

Сказали несколько фраз. Час был поздний, и разошлись, не уговорившись встретиться.

В каюте Леша не успел еще расстегнуть мундир, как в дверь раздался стук. Вошел Сайлес. Лицо его улыбалось так же приветливо и немного смущенно.

– Идемте ко мне!

Леша не хотел бы сразу обнаруживать симпатию, это не в его натуре. Все же должно пройти время. Но Сайлес привык, видно, действовать немедленно. Может быть, имел какие-то виды. Он и так долго выжидал, поглядывая на гостей как мышь на крупу.

Его каюта загромождена мебелью и вещами, разбросанными в беспорядке. Часть ее отгорожена тяжелым бархатным занавесом зеленого цвета, за которым кто-то сидел, там слышался скрёб, словно ножом чистили рыбу.

На столе среди пепельниц и серебряных коробочек горела линейная фитильная лампа, изобретенная в Америке, и кто-то в японском халате, сидя боком к двери, считал расставленные столбиками золотые пятидолларовые монеты. Приподнимая всю стопку пальцами, он быстро опускал одну на другую. К удивлению своему, Сибирцев разглядел, что этим занимается его знакомец, переводчик Тори Тацуноске. Японец и глазом не повел, когда вошел Сибирцев, лишь коротко кивнул ему; не отрываясь от дела и прищелкивая на маленьких японских счетах, казавшихся наборами нанизанных разноцветных пуговичек, что-то записывал. По каюте разбросаны пиджаки, подтяжки, на столе серебряные тарелки и стаканы. Занавес приоткрылся, и оттуда с любопытством выглянул широколицый, лобастый негр с кудрями во всю голову, сам огромного роста. У него в руках нож, а на коленях, на фартуке, большая рыбина, чешую которой он так звонко соскребал, сидя прямо на полу. Встретившись взглядом с Сибирцевым, негр ухмыльнулся и скорей опустил бархат, и снова стал раздаваться старательный скрёб.

Видимо, Сайлес банкир начинающий, стремящийся в зенит, «striver» – старающийся. Как известно, существует три вида американских дельцов: striver, driver и thriver, то есть стремящийся, управляющий и процветающий.

Конечно, в залив Симода страйвер прибыл не для светских разговоров, а с одной из тех целей, о которых стойко умалчивают.

Тацуноске-то каков! Гребет золото не стесняясь. Видимо, японец решил, что если Сибирцев вошел в эту каюту, то и он того же поля ягода, тоже причастен к общезападному великому жульничеству. Впрочем, трудно судить по первому впечатлению. Ведь первые уроки его коллега Хори Татноскэ получал у Николая Александровича, и первым вознаграждением были часы с бриллиантами.

Леша прошел в каюту. Она попросторней, чем у офицеров. Сайлес просил садиться.

– Вино? Виски? – предложил он. – Эль? Джин?

Леша поблагодарил довольно твердо, и лицо американца выдало двойственное чувство – серьезную настороженность и шутливую похвалу. Офицер не пил вина. Или пил, но вовремя и в меру? Или боялся опьянеть? Характер или воспитание? Недоверчивость?

Человека из неизвестной страны начинаешь узнавать на мелочах. Или это трусливость провинциала, гражданина второстепенного государства, который па каждом шагу видит обманщиков и всего боится, как деревенщина в Лондоне? Но у него знание языка и свободный выбор выражений для определения мыслей. Но нескольким фразам уже можно судить о его самостоятельности, которая не могла основываться лишь на чем-то природном.

Разговорились про воспитание детей в России, про школы, а потом про помещиков и крестьянские хозяйства. Вскоре Сайлес довольно ясно, как ему казалось, представил русскую фермерскую среду, землепашцев, их образованных помещиков, которые привозят английские плуги и держат в крепостной зависимости свой народ, как негров на Юге несвободных штатов. Торговля белыми невольниками – что-то непонятное. Но это важно, стоит запомнить. Может быть, и нам можно будет со временем скупать в России белых рабов? Сайлес был плохо образован, но он много видел и все представлял по-своему, и не так, как было, и не таким, каким изображал, рассказывая, Алексей. По-своему Сайлес схватывал общую картину жизни и экономического состояния и мысленно проводил линию от русской жизни к характеру, уму и возможностям своего собеседника.

Леша чувствовал, что встретил среди американцев пока единственного, кто желал бы познакомиться с сутью русской жизни.

Сайлес сказал, что Америка просторна для безграничной деятельности – и предпринимай в ней: думай что хочешь, говори, молись как хочешь.

– В День Благодарения я молился, чтобы открылась Япония. Это всегда была моя мечта, совершенно как у адмирала Путятина.

Леша спросил про Гонконг и с интересом выслушал похвалы новому городу, которые у Сайлеса невольно превращались в похвалы своей фирме «Сайлес и Берроуз».

Было уже поздно, негр еще возился за занавеской, переводчик, оставив записки на столе, давно ушел, когда Сайлес вдруг сказал, что должен сообщить и просит пока не говорить никому, особенно никому из американцев, что он может гораздо скорей Адамса поставить в известность русское правительство о бедственном положении моряков «Дианы» в Японии.

Перегородки были тонкие, и в соседней каюте жили трое офицеров, они спали на диванах, уступив свои каюты русским.

Сайлес уловил настороженность Сибирцева и понял его мысли.

– А-а! Они спят. И если не спят, ничего не понимают! У них другое в голове... Это пьяницы и бездельники. – И он с отвращением скривился. – Мы сделаем это быстрей, чем нейтральные дипломаты и коммодоры. Поговорите с адмиралом и дайте мне адрес, кому послать сообщение. С прибытием в Шанхай, по пути в Гонконг, я немедленно пошлю письмо в Россию... А эти офицеры ничего не понимают! – махнул он рукой, заслышав храп за стеной. – Вы хотите сказать, что война? Да, англичане строго следят за почтой. Но я шлю коммерческую корреспонденцию своими средствами в Гамбург. Там учится моя дочь. Она будет знать, как срочно переслать письмо в Россию о вашей участи и для вашего немедленного спасения... Более того – я могу зафрахтовать любое судно и вывезти отсюда. Как вам это нравится?

Он зашел за стол, и тут Леша заметил, что только один столбик на столе из золотых долларов, а другие – из монет иной формы и большого размера. Это были стопки золотых японских монет, кажется, называются «бу», и золото в них очень дорогое, почему-то ценится гораздо дороже долларового.

Утром Сайлес встретил Сибирцева после завтрака и прогулялся с ним по баку. Шлюпок еще не подавали, оставалось еще полчаса до отъезда в Гёкусэнди.

Американские офицеры, проходя, приветливо здоровались с коммерсантом. Он фамильярно похлопал по плечу подошедшего на миг Мак-Клуни и потом сказал, что так принято в Южной Америке, где он долго жил. Механик позвал Сайлеса, сказал, что хочет ему показать, как удалось переменить кривошип в большой машине. Сайлес позвал с собой туда Алексея. По трапу он спускался, схватившись за плечи механика. Он всех хватал за плечи, опирался и как бы сильно что-то тянул с рук, здороваясь. Сайлес мало понимал в машинах, но он опять насторожился, заметив, что Сибирцев тут не новичок и кое в чем разбирается.

Сайлес попросил механика показать действие рычагов, которыми сила пара переключалась на работу подъемного шкафа, доставлявшего из артиллерийского погреба заряды и бомбы к большим орудиям на палубе.

– По возвращении в Гонконг и еще до того, в Шанхае, – а там ведь тоже выходят у нас газеты – я сам напишу и опубликую в наших английских газетах статьи о бедствии корабля «Диана».

Сайлес продолжил прерванный разговор, возвратившись на палубу, к жарким лучам зимнего солнца и к пейзажу из малых гор в скалах, в вечной зелени и во множестве венчиков деревьев, и к Симода с ее строениями под гибкими соломенными крышами с козырьками из соломы же. Всюду грациозная масса пятен и гибких, изломанных линий.

– Вас не должно огорчать. Ваши болтуны все разнесут во всех портах, во всех домах Шанхая и сделают это неумело, с дурным намерением. Я опишу героев «Дианы» во всем их величье, как вы этого заслуживаете, поставлю все па свое место. Я заставлю англичан призадуматься. Вы ничего не знаете об их поражении на Камчатке. Но я докажу, что вы – пострадавшие от кораблекрушения.

«Но что Камчатка! – полагал Алексей. – Сотни тысяч людей не па жизнь, а на смерть сражаются в Крыму и на Черном море, там горнило битвы. Мы не смеем преувеличивать значения Камчатки в безлюдной, отдаленной и пока еще малоизвестной бухте этого полуострова. Никто не хотел знать и не думал никогда о Камчатке, да и о Русской Америке тоже. Но вдруг эти земли в войну пригодились. Но что же, и это хорошо, означает, что вся огромная Россия в крайнем напряжении». Леша чуть было не заикнулся, но русская натура его взяла верх, и он не стал ничего рассказывать.

– Сегодня при встрече с адмиралом я поставлю его в известность, – сказал Сибирцев. – Я полагаю, что он рекомендует адрес, это наше министерство иностранных дел... граф Нессельроде. Он же канцлер России.

– Поговорите с адмиралом... Идемте и выкурим по сигаре.

– Благодарю вас.

– Да, вы не курите! Так в чем же вы тогда! Женщины? Японки, может быть? Как вам они нравятся? Такие все кривоногие, рабочие лошадки... По три японки на русского офицера! Ха-ха-ха!

И тут краска кинулась в лицо Алексея и густо залила щеки.

«Неужели японка? – поразился Сайлес. – Какие, однако, смелые казаки с Волги!»

– Так я вам скажу о себе... Нет, не о женщинах. Я смотрю с палубы на Японию и вижу ее будущее. Оно – грандиозно. Но надо, чтобы Япония попала в хорошие руки и честным людям. Есть у них такие силы, найдутся ли деятели нового общества?

Алексей не знал, есть ли у японцев сторонники прогресса, которые могли бы быстро перенять, усвоить всю сложность современной экономической и политической организации. Но он не хотел дурно говорить о японцах, как это принято у американцев, и лишь согласился, что, безусловно, такие люди есть.

– Америка великая страна, и американцы великая нация, без предрассудков. Не судите по их командам, военные наемники всюду одинаковы. У Америки будущее. Америка затмит старый мир... кроме России... Мне кажется, в России я не ошибаюсь. Но ваш путь очень трудный... – Он хотел сказать: «Кажется мне, как коммерсанту и немолодому банкиру, что вы еще очень долго не вылезете из своего крепостничества и дворянских предрассудков. Вся надежда на ваш здравый смысл... Взять пример с Америки...»

Сайлес прибыл посмотреть Японию и определить, чего она стоит и чем и как действовать. Неожиданно испеклось, кажется, два пирога! Он увидел очень большие горизонты, иные, о которых даже не предполагал, через этого скромного на вид офицера он узнал много нового, Новые возможности надо оценить. А дальнейшие перспективы надо видеть.

– Да, у меня дочь в Гамбурге. А наша фирма? Да и во Фриско, и в Род-Айленде...

Шлюпку подали. Русские пошли в Гёкусэнди. Американцы на трех баркасах свозили часть команды на берег – упражняться за городом в стрельбе. Старались все время занимать команду, стрелять и ежедневно маршировать по улицам Симода, чтобы держать японцев в напряжении.

Посьет считается человеком «легким» при всем своем дипломатическом опыте и такте. Он легко схватывает суть всякого дела, с ним легко говорить, он прост и отзывчив, он не закатывает «распеканций», никогда не требует наказывать матросов, не придирается к офицерам, не устраивает истерик, не подличает, не уклоняется и со своими не хитрит, а на переговорах с японцами его неизбежные хитрости облекаются в весьма благородную форму. Он человек дела в самом лучшем, столичном смысле слова.

Константин Николаевич встретился с Алексеем Николаевичем, который на него производит впечатление исключительного, уравновешенного и всегда одинакового – тип, редко встречающийся в России и более свойственный Европе.

– И у меня такое же впечатление, – говорил Посьет, идя с Сибирцевым по самому берегу, по широчайшему, розовому от солнца пляжу, на который, как бы шутя и дразня, прибегали воздушно-легковые волны, оставляя на песке ярко-зеленый пух и изломанные, причудливые рисунки, которые каждой волной чертились наново. Жаль топтать сапогами! – Адамс не скрывает, что не согласен с Перри, недоволен им, раздражен против него, но при этом исполняет все его планы лучше, чем сам Перри. Пишет ему и получает от него письма, дисциплинирован до мозга костей и при этом терпеть его не может. Его в свою очередь не любит Мак-Клуни. Адамс ему платит тем же. Едва терпит его. У всех вместе – вид могучего единства, как вообще у хороших военных. И все они, когда познакомишься с ними поближе, оказывается, терпеть не могут друг друга.

Посьет знал Адамса, Мак-Клуни и многих офицеров «Поухатана» не первый год.

– Сайлес мне так и сказал, что они все время грызутся, уверяет, что нет ни единого, кто не был бы алкоголиком. Каждый норовит дать другому подножку.

«Так вот он от кого набрался!» – подумал Посьет.

Сибирцев добавил, что его поразило всеобщее дружеское расположение офицеров к Сайлесу, они даже заискивают перед ним. А Сайлес их разносит на все корки, как и англичан в Гонконге. Но между собой американцы не дружат, кажется.

– И вы это заметили? – удивился Посьет.

– Да, мне кажется, что они редко дружат. Их сближают дело и практические цели еще в большей степени, чем англичан. Сам коммодор холоден со всеми.

– Так Сайлес не щадит и американцев?

– Хоть и сам американец, но хвалит только Берроуза, уверяя, что это честный, преумнейшая голова, добрый, простой, отзывчивый, благородное сердце, что его знают и ценят во всем мире и что на таких стоит Америка. По мнению Сайлеса, Адамс не поможет русским, он будет колебаться, чтобы заслужить похвалу за нейтралитет от англичан, от их Боуринга, от которого в Гонконге и вообще в Китае американцы зависят совершенно. Мол, не ждите от них ничего, кроме похвал и сочувствия за бутылкой виски. Берроуз, как американец, независим, и только он высоко держит честь Америки. Даже Перри и тот стоял перед англичанами на задних лапках.

Посьет поразился: кто бы мог подумать, что именно скрытный Сибирцев мог оказаться осведомленным?

Много сведений впитал он в себя за эти дни.

«Вы далеко пойдете, Алексей Николаевич!» – подумал Посьет, глядя на совершенно юное, свежее лицо Сибирцева. Ясно, что иностранцы давали Сибирцеву высокую оценку. А мы ценим людей по их оценкам.

– Вы сами изложите Евфимию Васильевичу свой взгляд, что вы полагали бы действовать одновременно официально, через Вашингтон, и частно, через фирму «Берроуз». Нам придется платить коммерсантам. Если даже пользы будет мало, придется платить. В противном случае они сделают нам вред, живя среди англичан. А они могут быть полезны. Но в том, что он говорит, есть оттенок шантажа.

Шагов сто до храма прошли молча.

Вдали шли американские шлюпки, ощетинившиеся ружьями.

Алексей часто вспоминал Невельского. Лесовский хорош с Геннадием Ивановичем. Посьет типичный петербургский чиновник, но со светлой, золотой головой. При всех своих петербургских особенностях оп легко схватывает суть всякого дела и все видит и знает.

Сибирцев мало знает Невельского. Но полагает, что он не в проливах обнаружил свой гений. Проливы мог найти любой мичман, как нашел их еще прежде японец. Для Мамио промеры глубин не нужны были, у японцев не было судов с большой осадкой. Посьет сказал, что теперь надо строить через Сибирь железную дорогу.

В Гёкусэнди Леша рассказал адмиралу про Сайлеса.

Посьет сказал:

– Сайлес предлагает услуги, чтобы известить наше правительство о нашей участи. Обещает, что исполнит это быстрей, чем Адамс, и что он снесется с Нессельроде, несмотря на войну и все строгости... Адамс сам по себе... Дипломатия остается дипломатией, и честная коммерция остается коммерцией.

– Но, что мне кажется важней всего, – сказал Леша, – Сайлес намекнул, что его услуги нам могут понадобиться в будущем.

– Что он имел в виду?

– Снабжение Амурского края и Сибири.

– Куда он хватил! Мы и сами-то еще об этом не думали!

– Да, он предвидит снабжение новых наших портов и постройку железной дороги с Амура в Петербург, через Сибирь. Но есть более близкие цели. Он уверяет, что наш статус потерпевших кораблекрушение будет отвергнут и в среде американцев уже говорят об этом. Они все передадут англичанам.

Путятин это знал. С американцами нельзя дружить и доверять им нельзя!

– А кто этот Сайлес?

– Он нужный им человек. Они там делают вид, что не слышат, когда он их бранит.

«Как же может он не быть с англичанами свой, когда живет среди них в Гонконге!» – Евфимий Васильевич мог бы так сказать, но знал, что подозрительность не сделает ему чести.

– Да, они вполне зависят в китайских водах от англичан. Так что вы полагаете?

Путятин за все плаванье впервые говорил с Алексеем Николаевичем так серьезно и спросил у него совета.

– Они зондировали почву в Макао. Но говорят, что португальцы там бессильны, порядка нет. Китайцы там недавно убили португальского губернатора... Англичане держат китайцев в железной узде, и при всех разногласиях с ними американцам приходится принять их покровительство, пока у них нет своих островов поближе.

Путятин все это знал сам. Все знали, что Америка объявила, что берет остров Окинава и намерена энергично действовать в Японии.

Сайлес, видимо, считает, что как только в газетах появятся сообщения о катастрофе «Дианы» и спасении экипажа, англичане получат все подробности от моряков «Поухатана». Те примут энергичные меры, и тут он сам нам пригодится.

– Сайлес ищет выгод и готов к услугам, – сказал Посьет.

Путятин полагал, что если порядочный человек, то надо ему пообещать заплатить и он мог бы зафрахтовать для нас судно.

Путятин предложил Константину Николаевичу поехать на «Поухатан», познакомиться поближе с Сайлесом.

Посьет долго был на пароходе. Возвратившись, он сказал, что это не Сайлес, а сам Берроуз сюда пожаловал, поэтому и говорит с таким апломбом. Он Сайлес Берроуз. Но есть еще один Берроуз. Сам Сайлес из Германии, отлично говорит по-немецки и по-голландски, давно принял американское подданство и, как американец, торгует в Гонконге и Кантоне, а какое-то сырье закупает в Индии. Намерен прислать за нами американское торговое судно для доставки нас на родину.

– Свое судно?

– Вот об этом он никак не хотел мне сказать. Значит, как я понял, он осторожен и не скрывает от нас опасностей, своим судном рисковать не хочет. Но готов дать обещание прислать судно. Сам не будет фрахтовать. Судно зайдет попутно, зафрахтовать должны мы сами.

– Значит, свои не пришлет?

– Да, он не рискует. Но, если разрешите, я с ним договорюсь, и судно будет... Это спекулянт большой руки. Может быть, боится, чтобы гонконгские хозяева не сочли бы его за шпиона.

– Надо, господа, идти в Хэда и ни на кого но надеяться! – вдруг воскликнул Путятин. – Платить ему не будем до тех пор, пока не будет толку!

– Он говорит, что нельзя в английском порту фрахтовать судно, которое пойдет за нами. Это станет известным, когда напишут в газетах. Говорит, что и звездный флаг тут не поможет.

– В Хэда, господа! В Хэда! За дело! А оп знает, что мы строим корабль? От кого он узнал?

– Никто не знает! – сказал Сибирцев. – Никто толком никому не говорил, и никто нас про это не спрашивал.

– Я не говорил ему про «Хэду», – сказал Посьет, – но он, видимо, знает.

– Кто же сказал?

– Могли японцы-переводчики. Те, возможно, шпионят для всех сразу.

– В Хэда, господа! И будем строить себе судно сами! Я знаю этих кассиров и маклеров. Не теряйте Берроуза из виду, он может быть полезен. Что он говорил про Аляску?

– Они все стремятся на Аляску, – ответил Посьет.

– Там золото открыто, – с горячностью вмешался в разговор обычно молчаливый Пещуров и покраснел. – А у нас этому не верят. Их офицеры спрашивают Сибирцева про Аляску.

– Сайлес сказал, что его друг банкир Джексон метит в сенат и хочет пропагандировать идею завоевания Аляски. Штаты должны отнять ее у России силой. Но Сайлес уверяет, что он и его единомышленники предпочли бы купить.

– Что только в голову не лезет! – сказал Путятин и подумал: «Когда видят, что хозяин больной и в семье народу мало». – Кому только голову в петлю не сунешь, когда посулят спасение. Строить, господа! А откуда у вас эта гитара? – спросил адмирал у Сибирцева.

– Американцы подарили!

«Ох, сынку, не доведут тебя до добра ляхи!» – хотелось бы сказать словами Тараса Бульбы. Но ведь он сам послал офицеров на «Поухатан».

...У штатских спутников Адамса отдельная от офицеров, как бы своя кают-компания, или экс-салон, как называл Шиллинг, помещение из двух разгороженных кают в жилой палубе. Там на столе день и ночь стоят салаты в блюдах, фрукты, холодное мясо и куры, можно зайти в любое время, есть и пить, как только коммерсанта одолеет жажда или голод.

Из горы на любом блюде каждый выгребает серебряной лопаткой или огромной вилкой, что и сколько хочет, и ест тут же, стоя или сидя на табуретке у стола с салфеткой на груди, или сидя прямо на полу, как в портовой харчевне, ставя миску или тарелку на колени. Тут жрут и ночью, приходя после темпераментных обсуждений коммерческих видов на Японию.

...Часть переборки, отделяющей закусочную дельцов от соседней каюты, убрана, и получилась как бы дверь, закрытая красными шерстяными портьерами. Из-за них зычно доносился чей-то густой голос, говорящий сквозь смех. Ему отвечал совершенно хриплый, чуть слышимый собеседник. Не зная как следует языка, Алексей не понимал, что говорят. Когда хрипатый умолкал, густой бас опять начинал, выталкивая слова со смехом. Этот приглушенный, но назойливый хохот был фоном всего обеда, который Сайлес устроил для нового знакомца. Смех нарочитый, как бы заказной, и Алексею хотелось посмотреть, что там за резонер из Александринки, но он не поддавался искушению, привыкая ко всяким чудачествам людей, с которыми встречался, и не обнаруживая любопытства и как бы вводя в борьбу свои запасные воловьи нервы.

Но вот хриплый собеседник тоже засмеялся. Все моряки «Поухатана» скромны, терпеливы, как сам Алексей, и почти молчаливы, а если и бывают разговорчивы или кричат, а иногда и дерутся, то только с матросами, о которых заботятся. За стенкой, конечно, разговаривали не военные. Сайлес вопросительно взглянул на Сибирцева, желая знать, действует ли все это на него, обращает ли он внимание, не твердолоб ли. Алексей не обнаружил чувствительности. Сайлес не выдержал и спросил:

– Знаете, кто там смеется и разговаривает?

– Нет.

– А хотите посмотреть? Это мой друг Джексон. Так он сам с собой разговаривает.

Сайлес проворно вскочил из-за стола, отдернул занавес и пригласил в соседнюю каюту.

Верхом на стуле в одной жилетке сидел Джексон, подняв свою лошадиную голову, и тихо хрипел, словно изображал припадочного.

– Действительно, он сам с собой разговаривает на два голоса! – воскликнул Сайлес – Ах, мой лучший друг и приятель!

Джексон встал, подал руку, почтительно и глубоко поклонился, становясь безукоризненным джентльменом и выказывая полное уважение лично к Сибирцеву. Ничего, кроме дружественной симпатии, Джексон к этому офицеру не питал, как к партийному противнику, которому пакостишь лишь в политике и лишь из лучших идейных побуждений, а при встречах действительно всей душой отдыхаешь от своих, которые надоели, опротивели и которых приходится держать в узде.

Джексон достал какой-то напиток, и все выпили.

Сайлес увел Сибирцева из каюты, задернул занавес и, притворив дверь, приложил палец к губам в знак того, что не надо мешать человеку заниматься серьезным делом. Тут Сайлес комически вскинул обе руки над головой.

– После путешествия в Японию мой друг Джексон выдвигает свою кандидатуру на выборах в конгресс. Он уже готовится стать сенатором. Джексон упражняется в ораторском искусстве, он сам говорит речи, а когда хрипит, изображает оппозицию. Он идиот! – махнув рукой, заключил Сайлес.

Сказано было громко, за переборкой нельзя было не услышать.

– Он будет сенатором. Его выберут. Он подкупает голоса, у нас это просто, и вам, как монархисту, я говорю об этом прямо. До вас это тоже докатится. Джексон будет избран обязательно. Это он сейчас готовит речь против русской экспансии на Тихом океане, в защиту демократии, за изоляцию русских и за торговлю. Он возмущен вашим присутствием в глубине Японии и уверяет, что, как будут убеждены все адвокаты и знатоки законов, это преждевременно и не оправдано никакими договорами. Все это дает ему повод выдвинуть себя с речами на тихоокеанскую тему, и за это он лично вам очень благодарен. У нас в Америке ценятся контрасты. Он подкупит разный сброд. Пока он плавает и набирается доводов для своих выступлений, тем временем дело идет и там за него работают. У него уже есть свои людишки, которые в Америке обо всем позаботятся. Ведь он вернется из Японии как ее политический открыватель и совсем затмит Перри. Уже теперь Перри сидит у него в кармане. Великая страна! У нас все можно! Подкуп – двигатель культуры и цивилизации. Подкуп и шантаж. Тут очень трудно приходится честному коммерсанту и банкиру, среди таких волков... Подкуп! Вы поближе познакомьте меня с капитаном Посьетом. Очень знакомый нам благородный тип европейца. Очень понравился всем. Какое знание Парижа...

Желание знакомиться с Посьетом и упоминание о подкупе? Золотые бу, доставленные Тацуноске. Разговоры о всеобщей продажности. В Посьете видят знакомый образец обедневшего европейца? Но Алеша знал Посьета хорошо. Сибирцев слегка улыбнулся.

Сайлес понял и сделал вид, что испугался, не хотел сказать ничего подобного, неправильно поняли.

Еще прежде Сайлес как-то сказал, что при виде аристократического европеизма надо побренчать в кармане, но добавил, что это касается дам...

– Такой полезет к вам в Россию, если начнете с ними торговать, – сказал Сайлес, показывая большим пальцем через плечо на вход в соседнюю комнату. – Много не надейтесь на них. Это живодеры. Они вам пообещают все, но вымотают из вас все жилы.

Поднялись наверх и прошлись по палубе.

Сайлес остановился как вкопанный и уставился на берег Японии, перебирая пальцами в сжатых кулаках, словно на клавишах гармони. Он казался сейчас очень напряженным. С прямой длинной спиной, па коротких ногах, с чуть вытянутой толстой шеей и приподнятым лицом, он почуял что-то, доносившееся с берега, и походил на собаку, сидящую па задних лапах, тянущуюся за запахом и терпеливо ожидающую своего куска.

Пришел Джексон и встал на шканцах. Он посмотрел на горы и город. Колени его поочередно подымались, словно он хотел разбежаться и кинуться через борт прямо на всю Японию, как солдат морской пехоты. Он, видимо, проминал ноги, чтобы не затекали и не застаивались. Потом быстро прошел несколько шагов и, обернувшись кругом, как на разводе караулов, прошел обратно, опять стал подымать коленки и затопал, как королевский гвардеец у Букингемского дворца.

Из-за тучи взошло японское солнце и опалило красное лицо Джексона, как огнем. Большие глаза американца закатились и в бессилии зажмурились.

Сайлес отвернулся, пренебрежительно махнул рукой и на солнце, и на всю Японию.

– Пойдет крахом и развалится! При первом подлинном соприкосновении с большой коммерцией и с банковским делом! Японцы забегают по своим городам в котелках и с тросточками, всюду покатят модные кабриолеты и поезда, заиграет банд, затанцуют женщины в кабаре, откроются христианские церкви, религиозные и социалистические общества, рабочие сбегутся к машинам с рисовых полей, солдаты начнут маршировку, и явятся новые пешки в большой игре. Стоит только появиться тут деньгам и товарам. А все эти халаты, важность, светские церемонии полетят ко всем чертям! Но до того чтобы ловить за жабры, надо будет очень добросовестно изучить привычки – церемонии, обычаи, взгляды, праздники и нелепости – и всегда тщательно познавать язык, а через язык постигать остальное. А подступать приходится осторожно, с видом почтительности и благоговения. Но и эффекты будут при орудийных залпах прямо по берегу! А мои клерки и ученые будут гуманно изучать страну при помощи «Sleeping dictionary»^[*]

^[*]«Спящий словарь» – так называли в колониях англичане и американцы своих сожительниц, помогавших им изучать местные языки.

Лейтенант Пегрэйм, подойдя, послушал Сайлеса и, кивнув на него, сказал Леше:

– Большой бизнесмен! Ждет больших выгод с открытием Японии. Но от его разговоров у осла отнимаются задние ноги.

Сайлес приподнял шляпу, слегка поклонился.

Пегрэйм всегда бывал любезный и сдержанный...

«Энергичный и славный малый, – подумал про него Сибирцев. – Он и Сайлеса оборвал, соблюдая такт и достоинство».

Сайлес не отставал от Алексея. На другой день пригласил Сибирцева и Джексона в «кают-компанию будущих миллионеров», на какой-то свой семейный праздник.

Американцы уселись прямо на полу, держали хлеб в перевернутых соломенных шляпах и хлебали матросскую селянку, принесенную негром с камбуза, из общего котла.

– Вы, наверное, слушая меня, думаете, что вот нахальный болтун, – говорил Сайлес, – но я очень несчастный человек.

Сегодня по многим причинам оба американца старались быть демократичными и показать свою близость народу в жилой палубе. Сегодня был как бы праздник коммерческого благодарения и широких возможностей.

– Я буду торговать с Россией. Я полюбил русских. Россия – это моя мечта, – говорил Сайлес. – Дружба и торговля!

– Я не буду торговать с Россией, – говорил Джексон. – Я не люблю монархизма. Я не буду дружить с вами, – говорил он, подымая на Алексея свои глаза цвета большого чистого стекла. – Я буду всюду ограничивать вашу торговлю и ставить вам препятствия. Но вас лично глубоко уважаю, как и ваших товарищей. За адмирала Путятина! За вас! – Он выпил. – У нас свобода слова и полная демократия, совсем не как у вас.

– И мы оба пьем за ваше будущее, – сказал Сайлес. как бы показывая Леше, что все сказанное Джексоном чепуха, не стоит обращать внимания.

– Охотно поддержу ваш тост! – сказал Сибирцев. Вино ударило ему в голову. – Дном вверх! – сказал он, ставя кружку на пол.

Общение с японцами оказывалось полезным: невольно перенял сдержанность, умение слушать, как бы ни были обидны разговоры. Прежде от таких речей вспыхнул бы и наговорил черт знает что со всей нашей горячностью. Теперь он все же знал Японию и японцев лучше этих коммерсантов, лишь начинавших изучать страну.

– У него бизнес консервативный, – сказал Сайлес, показывая пальцем на Джексона. – Это отсталый бизнес. А мой бизнес прогрессивный. Это – связи, контакты и прибыли в будущем. Бизнес дружбы и наилучших выгод!

Оба американца, кажется, праздновали день рождения Сайлеса, и оба выпили довольно много.

– Его бизнес еще более ужасный для вас, чем мой, – сказал Джексон. – Я действую традиционно, а он все соки из вас высосет, если вы с ним подружитесь.

Джексон показал пальцем на Сайлеса.

– Прозит! – провозгласил, подымая зелье, Сайлес как бы за полный успех выкачивания всех соков из всех будущих друзей во всех народах.

– Зачем вам так много? – спросил Алексей.

– О-о! – Сайлес как бы хотел сказать: мол, вы еще нас не знаете!

– При всем гостеприимстве, мистер Сайлес... и вашем, мистер Джексон... мне приятно узнавать, что ждет нас в будущем с такими надежными друзьями.

Все захохотали.

Они потому и на полу сидели, как нищие грузчики-мексиканцы, как «смазчики», чтобы показать сегодня, что их передовые идеи как бы исходят снизу, из глубины низов демократического и трудового американского народа. Лешу сидением на полу не удивишь. Он и палочками ел, когда подали рис по-японски, и на полу сидел по-японски, научился у Ота-сан, да и ноги молодые гнулись. Американцы видели, как он тут освоился.

Так они дружески беседовали, ели и пили, Леша и эти будущие миллионеры, предки государственных секретарей и миллиардеров, сенаторов, адмиралов и газетных владельцев, создателей океанского торгового флота, монополий, производящих металл и машины, торгующих со всем миром и распродающих в Америке японский фарфор, лак, шелк, продающих рабов-китайцев и внедряющих в Японии виски, а во всем мире хариката и японскую порнографию, как музыку и часы для облегчения тяжкой доли трудящихся в ожидании будущего.

Алексей Николаевич чувствовал, какая тяжелая судьба ждет в современном мире его крестьянский народ, и через что предстояло пройти нам, и как нужно закалиться. «Наша матушка-Россия всему свету голова!» – с горечью вспомнил Сибирцев хвастливую солдатскую песню.

Джексон хлопнул Лешу по плечу, по самому эполету, едва не сорвав его с петель.

– Добрый парень!

Алексей покраснел от злости, как задетый китайцем англичанин, и посмотрел на свой эполет. «Однако честь мундира!» – подумал он и, протянув руку, дружески похлопал Джексона по щеке, как по лошадиной морде.

– Хорошая порода? – спросил Сайлес – Можно узнать по зубам?

Джексон поднял глаза, выражение которых сразу подобрело.

– На лице? – спросил он, показывая на себя пальцем.

– На лице, – ответил Алексей.

– Если не станет благородных дворян, то сохранится ли в вашей стране личное достоинство? – спросил Сайлес.

– Да, – ответил Леша.

– Я вас выручу и надеюсь, что царь и Нессельроде не оставят меня! – воскликнул Сайлес. – Я слыхал, что адмирал Путятин любимец графа Нессельроде? Если ваши люди попадут в плен, я дам дело и заработок. Такие рабочие руки! Любой умный хозяин не оставит их без дела.

– Без дела можно выморить любой народ, – сказал Джексон. Он вынул платок, но не стал вытирать лицо, а сунул за пазуху.

– Но вы не думайте плохо о Джексоне. Он прекрасный, ортодоксальный человек. Его держат для трудового народа, для домовладельцев, лавочников, мастеров, извозчиков, для богомолок и сектантов.

– Как же думать, если он недолюбливает нас?

– Что вы! Он сам к вам относится очень хорошо, и даже ко всем русским. Даже сказал, как приятно было познакомиться с первым русским – за всю его жизнь. Но ненависть у нас бизнес. Каждый ненавидит и учит ненавидеть других. Это вы еще не понимаете. Бизнес Джексона – ненавидеть Россию, недоверие, благородная защита Америки и ее демократии. За это ему платим. Он ненавидит – мы завязываем дружбу, но это все одно и то же!.. В Америке общество милосердия и полицейское управление – одно и то же. И как может Джексон что-то знать про русских, когда вы первый, кого он в глаза увидел? Он так же, как и все мы, знает про вас только хорошее. Но в каюте повторяет то, чему учил Перри. А теперь Перри говорит речи за Джексона, как за кандидата в сенат, агитирует за его избрание. Перри куплен. Сразу после вояжа. Он уходит в отставку. А Джексон, поехав в Гонконг, в Китай и в Японию, будет незаменимым специалистом и засядет в сенате надолго.

На другой день опять был Посьет. Дельцы приняли его в большой кают-компании. Сайлес и Джексон в черных костюмах с иголочки, в бриллиантовых запонках, в белоснежном белье. Китайцы и негры подавали все на серебре. Стояли вазы с цветами, свежие салаты, лед, фрукты. Прохлада, горел газ в голубых рожках. Дважды во время обеда менялись скатерти, как в колониальном клубе.

– Брат моей жены типичный эльзасец, любит пиво, живет в Шанхае, – рассказывал Сайлес. – Он член Королевского Азиатского научного общества... Читает торговцам лекции по буддийской мифологии.

– Каким торговцам? Британским или китайским?

– Главным образом английским и американским торговцам опиумом. Он изучил буддизм и конфуцианство в совершенстве по системе «спящий словарь». Как вы полагаете, сможет ли он читать о буддизме в японских академиях?

– Я слышал о подобных лекциях, – ответил Посьет.

– А другой ее брат издает газету, но не в своем городе. Я тоже даю субсидии газетам. Иначе будешь жить без интересов.

Посьет, явившись к адмиралу, рассказывал:

– Вошел – чопорная Англия! Все в черных фраках и жилетках, строгие английские джентльмены. Пока не посмотришь на их рожи. А заговорили – святых вон выноси...

Ему даже пообещали перевести вознаграждение через банк.

«Какие пустяки!» – небрежно отвечал им Посьет, как бы соглашаясь, что уж это само собой. Но ни банка, ни счета американцам не назвал.

– Я познакомился сегодня с Джексоном. Прекрасный джентльмен. Вид скандинавского богатыря. Говорил со мной и все время открывал глаза пошире, чтобы я видел, какие они ясные, чистые, голубые и что он совершенно европейского типа, что ничего не имеет общего с Сайлесом, кроме банковских, коммерческих и политических махинаций. Мне кажется, Евфимий Васильевич, что он намекает, что Сайлес хочет пас шантажировать, грозя нам пленом у англичан. Типичный делец и рабовладелец. По-моему, с ними не надо иметь дела, но не надо их отталкивать. Как вы полагаете, Алексей Николаевич?

– Мне кажется, что Сайлес коммерчески честен.

– Мне приходилось в жизни много видеть таких людей, – сказал Посьет, вспоминая Париж. – Они могут послать за вами флот. У них банки. Адамс зря их не взял бы. Но...

Разговор пошел о присылке судна.

Устраивая свои отношения с артисткой кабаре, Посьет не раз вынужден был обращаться к подобным личностям и пользоваться их услугами. Из него выкачивали все средства, а он, молодой и влюбленный по уши, денег не считал.

– Желаем мы или нет, но с ними и нам надо считаться, – сказал Сибирцев.

– О чем мы еще говорили? Я спросил Джексона, почему, живя на корабле, где все вооружены до зубов и где такие сильные пушки, он сажает на ночь к двери каюты бенгальца в чалме и с ружьем. Неужели он ждет нападения?! И что тут сможет поделать индус с кремневкой? Он ответил, что это трудно объяснить. Это привычка. Сайлес пояснил мне, что это психологическая необходимость. И реклама! Джексон не может расклеить на судне объявления своих страховых обществ и сведения о ссудах, о найме уволившихся из военного флота или цены сортов опиума. Коммерсанты прибудут в Шанхай, Гонконг, и все, господа, будет рассказано, выдано и продано! В том числе – сколько русских, где, кто, когда пойдут, куда, как хотят уйти.

– Как занятия у Можайского? – спросил адмирал.

– А что они? «Плиз!» А сами, верно, думают: зачем, мол, ему, все равно у них неприменимо.

– Он хочет завести с нами дела, – стоял на своем Сибирцев, – и надеется на это, помогая нам в беде. Он ждет лучшего времени и ждет, что обратит внимание нашего правительства.

«Вы в Японии находитесь сейчас в более выгодном положении, чем американцы. Я бы советовал вам не потерять его. – Так Сайлес говорил Алеше. – Если бы я был на вашем месте! Могли бы воспользоваться кораблекрушением... Перед вами безграничные выгоды, политические и экономические возможности и, главное, доверие! Но в будущем японцам надо дать все, что они захотят. От вас они охотно и с доверием примут».

Подразумевалось: «А что вы можете им дать?» На этот вопрос Алексей не собирался отвечать.

– Он боится, что с такой мордой ему доверия не будет, – сказал Джексон про своего приятеля.

– Что там морда! – отвечал Сайлес. – Японцам не все ли равно!