Чуть забрезжил темный рассвет над синим переливом гор, как в окошко постучали, и Катя, вскочив с пола, заглянула под занавеску. В избе на полу Ксеня, Василий и Федосеич.

Илья накануне назначен был в проводники небольшого отряда полицейских и солдат, который ушел на двух лодках в верховье реки, чтобы удалить оттуда старателей.

– Сашка пришел! Господи! – сказала Катя и зевнула. Она откинула запор, и Камбала, с мешком за плечами, в шляпе и с палкой в руке, тихо вошел. Он сел в углу, снимая свои дорожные сапоги. Сейчас он не похож на важного и видного Камбалу. Сашка стал щуплый, маленький и худой, скулы его плотно обтянуты кожей.

– Ты пришел? – спросил Вася.

– Да.

– Людей довел?

– Довел.

Василий подивился, что человек в одиночку вернулся по тайге. Он подумал, что за такую дорогу не мудрено исхудать.

– Никого не встретил?

– Нет… – неуверенно ответил Сашка. – Я не знал, че тут, маленько боялся…

– Пока ничего.

– Придирались?

– Маленько.

– Мне кажется, что Советник – спиона.

Не хотелось Ваське вставать. Так тихо и хорошо и все так дружно спят, все свои и во сне забылись неприятности.

– А ты не зря пришел?

– А че? – встрепенулся китаец.

– Может, не надо было…

– Егор думает, мы вместе.

– Это так… Но ты уж не показывайся, Саша, на прииске. Докажет кто-нибудь. Еще не все ушли. Народу оказалось еще много, они еще переписывают. Илью взяли, он повел их к Каменным бабам. Ты уж тихо будь.

– Я тихо, – сказал Сашка, – не бойся.

– Я не боюсь.

Сашка вернулся не только потому, что дал слово Егору быть вместе с Васей. Он уже привык к этой семье, к людям и поэтому вернулся. Сашка исполнил долг, отвел китайцев, и все они теперь в безопасности. Станут разбегаться по приискам. Он мог бы организовать их в новую артель, даже банду, мог бы затеять любое новое дело. Но смелые и предприимчивые люди найдутся там и без него.

Ксенька вскочила и протирала глаза.

– Мне пора печи топить.

– Я тебе помогу, – сказал Сашка.

– Да, иди… Я спину отмахала вчера! На такую прорву дров нарубить! Пойдем, будешь мне помогать.

– Мы теперь солдат кормим, – сказал Вася.

– Это хорошо, – ответил Сашка.

– Че приехал? – очнулся Федосеич. Он высек огонь и сразу закурил.

За дверью стучал умывальник, прибитый к дереву.

Затрещал огонь в плите под навесом. Сашка пошел рубить дрова. День начинался.

Стоя навытяжку перед иконой, Федосеич помолился.

Старый матрос встретил вчера знакомого фельдшера, который звал его к себе посидеть за чаркой солдатской водки.

«А на прииске спирта уже нет», – думал Федосеич. Хлеб и сухари у приискателей заканчивались. Без подвоза прииск долго прожить не мог. Главная масса старателей ушла, но оставалось еще сотни полторы и еще люди подходили с верхних разработок, куда ушли два бата. Восемь полицейских отправились выгонять хищников из верховьев. До их возвращения экспедиция, как полагал Федосеич, не уйдет, ничего теперь уже не случится и можно недурно провести время. Смутно стояла в голове какая-то тень, словно Федосеич еще чего-то опасался, более за Ваську, чем за себя. Но он полагал, что зять ловкий, его голыми руками не возьмешь. Тем более теперь, когда Сашка вернулся и будет здесь.

– Ты куда? – спросила отца Катька.

– Я поеду на Силинскую сторону, там еще вещи надо забрать. – Он не сказал, что едет в гости.

Через полчаса подошла двухместная оморочка. Ибалка крикнул из нее:

– Кузнецов!

Василий вышел.

– Садись и поедем! – сказал гиляк.

– Куда?

– Узнаешь… По службе!

Василий подошел к очагу и сказал Кате:

– Меня опять зачем-то полковник вызывает.

– Что такое? – встрепенулась Катя.

– Меня не провожай и не подавай вида, – сказал Васька и тихо пожал ее руки, когда она хотела обнять его.

Он весело подбежал и прыгнул с разбега в оморочку, вытолкнув ее из-под берега на стремнину.

– Ты так утопишь, – сказал Ибалка.

– Ты забыл, что прежде был гиляком?

– Конесно! Раньше-то был, – ответил Ибалка.

К полудню на досках отдыхали длинные ряды круглых караваев. Выпечка закончилась, и Сашка с Ксеней могли отдохнуть.

Обед был готов, а Василий не возвращался.

– Че ево ждать, садись обедай! – сказала красная от работы у печи Ксенька, уплетавшая похлебку из солонины.

Сел за стол Сашка.

Катя побродила вокруг, посидела у костра, оглянулась на реку. Никого не было видно на другой стороне. Лагерь военной экспедиции перенесли вчера еще ниже, он теперь в трех верстах от прииска, там скученно живут задержанные старатели, которых опрашивают и переписывают. Там начались болезни среди детей, как слыхала Катя, людям не разрешают оттуда ездить в пекарню, обыскивают их, требуют золота, в чем-то всех подозревают. Кого и почему задерживали – никто толком не знал. Говорили, что целый баркас с арестованными готов был к отправке в город.

– Катя, садись, – сказала Ксеня.

Катерина налила себе похлебки, взяла ложку, но не стала есть и положила ее.

– Лодка идет! – сказала она.

Подошла лодка. В ней четверо солдат. Василия с ними не было. Катя быстро отнесла похлебку, не прикоснувшись к ней, вылила в котел.

Ксенька пошла отпускать солдатам хлеб.

– Его, наверно, для расчета вызвали, квитанцию дадут, чтобы потом в интендантстве получить деньги, – сказала она. – Вася сам говорил, что квитанции с них попросит.

Солдаты прошли с мешками. Они сложили все на крыльце и вдруг бегом кинулись за пекарню, где бил родпик. Попили воды, поплескались и зашли в дом. Унесли мешки с хлебом, и лодка их ушла.

– Они че-то обратно идут! – сказала Катерина через некоторое время.

Двое солдат остались в бате, а двое старших, оба с нашивками на погонах, возвратились.

– Хозяйка, зайди в пекарню, – сказал старший. Ксеня и Катерина живо вошли в дверь. Катя настороженно поглядывала то на одного, то на другого солдата.

– Саша! – крикнула Ксеня, опасаясь, как бы не случилось чего плохого.

Сашка вошел в пекарню.

– Поедешь с нами! – сказал ему солдат.

– Зачем? – спросила Ксеня.

– Маленько надо помочь, а то разобьем лодку.

Катя чувствовала, что солдат врет.

– Ладно! – сказал Сашка.

Катерина стояла в дверях и как бы не хотела выпускать Сашку. Он отстранил ее своими мягкими, осторожными руками и вышел. Молодой солдат пошел за ним.

– Вот так-то, барышня! – сказал Кате усатый солдат.

– Зачем он вам? – спросила опять Ксеня.

– А ты его знаешь?

– Знаю.

– Кто он?

– Рабочий у нас. А что? Куда вы его?

– С нами уедет! – ответил молодой солдат загадочно. Он хотел идти, но задержался. – Мы на родник пошли и встретили его за амбаром, – сказал он порадушней. – Товарищ его признал. Мы когда поехали, я спросил: «Ты видел китайца?» Он говорит: «Видел. А ты узнал?» Я говорю: «Похожий». – «Давай, – говорит, – вернемся». – «Неужели он?» – «Кажись, он». Он что у вас делал тут, этот китаец? Далеко он забрался.

– Да он не китаец, а русский, – сказала Катя.

– Мы его встречали. Это хунхуз! Его искали.

– Какой хунхуз! Он русский!

– Ну, спасибо, бабоньки, мы поехали! Больше уж не придем. Завтра с утра домой! Осторожней в другой раз работников берите. Кого тут только нет у вас! Он мог бы и вас тут всех перерезать на резиденции и уйти с добычей.

Хмурые горы стали еще сумрачней, и как-то ненужно и чуждо было яркое солнце. Под сопками виден мыс и разоренные разработки с уничтоженным городом приискателей на Силинской стороне. Жерди торчат там, где был веселый ресторан и магазин японских шелков. Не дымят трубы плит, сложенных на особицу. «Нет Ильи, увезли Сашку, нет мужа, отец ушел… – думает Катя. – Что делать?» Катя чувствовала себя беззащитной.

Она взяла лопату и пошла нагружать тачку. «Я поеду отца искать!» – вдруг решила она.

Ксеня встретила ее на крыльце.

– Ты знаешь, меня что-то страх берет, мне кажется, что сейчас кто-то в кустах бродит, подходил сюда…

Катерина, казалось, не слыхала ее.

– Я сейчас уеду, – сказала она.

– Катька, мне че-то страшно, – молвила Ксеня. – Дрожу, как осиновый лист.

– Но бойся, это кажется. Я живо съезжу, отца привезу.

– Я боюсь, как бы староверы не подошли, которые отца стреляли.

Катя села в лодку, убрала весла, пустила ее вниз по течению. По правому берегу солдат не было, и там никого не гнали.

Солдаты были по левому берегу, проверяя, не остался ли кто. Они шагали следом за последними старателями и торопили тех, кто задерживался.

– Два дня дадено было! Что же ты, чертова кукла, думала? Где была? – кричали они на толстуху с родимым пятном. – За двое ден не схлопоталась!

– А на лодках есть проезд?

– Лодки задерживают и проверяют… Списки пишут. Иди! Задерживаешь! Скоро обедать уж надо, а мы с вами возимся…

– А ты откуда? – спросил солдат Катю, вышедшую на берег.

– Я с резиденции! За отцом приехала. Он тут больной ждет меня, – ответила Катя.

Солдаты пропустили ее.

– Беги…

– А что будет тому, кто не уйдет? – спросила Катя.

– А таких уж, кто сопротивляется, целый баркас уже отправили сегодня в тюрьму в Николаевск, – сказал солдат, опираясь на ружье и закуривая.

Катя побежала на участок китайской артели.

Федосеич сразу нашел своего знакомого в большой толпе.

– Земляк! – воскликнул он.

– Служивый!

– Не стреляй своих! – Федосеич шутя поднял руки вверх.

– Знакомый? – спросил поручик.

– Да, свой… – отвечал фельдшер.

Шумела толпа, ожидая проверки. Некоторым разрешали садиться в лодки и уезжать.

– Свой, матрос! Приятель мой, ваше благородие, – сказал фельдшер, – служили вместе на конверте.

– Кого только сюда не занесло! Пропусти его! – сказал офицер фельдфебелю.

– Там ничего не станется, не беспокойся, – говорил фельдшер. – Еще солдаты подошли. Всюду теперь стоят войска, и никакого насилия или безобразия быть не может. У меня и заночуешь.

Федосеич прошел через цепь солдат и подошел к большой лодке, около которой был в двух палатках госпиталь для больных. На берегу стояло множество лодок.

Солдаты дали Федосеичу котелок, и он с удовольствием стоял в очереди за солдатскими щами.

– Вот, хунхуза поймали! – сказал усатый солдат.

– Ты кто? – спросил урядник у Сашки. – Как фамилия? Есть у тебя вид на въезд в империю?

Урядник Попов но очень верил солдатам. Сам он много лет прожил на Амуре, китайцев встречал, но с трудом отличал их друг от друга и полагал, что солдат зря хвастается.

– Зачем мне в империю? – отвечал Сашка. – Я русский.

– Паспорт есть?

– Есть паспорт.

– Гляди, у него паспорт! – сказал урядник Попов писарю.

Тот посмотрел документ и с уважением отдал его Сашке.

– Мы знаем его! Сыми с него рубаху, у него должны быть знаки на груди, – сказал усатый солдат.

– А ну, подыми! – велел урядник.

Сашка поднял рубаху. На груди у него что-то выжжено.

– Вот, видишь! – сказал усатый.

– Задержим тебя! – сказал урядник.

Сашка еще подержал поднятую рубаху, как бы предоставляя всем удостовериться. Потом опустил ее, поднял ремень с земли и подпоясался.

Урядник опять развернул паспорт.

– Александр Егорович Кузнецов. Место рождения Фылинха! Где это?

– Это Филониха! – сказал с лодки Силин, сидевший в кандалах на корме и слышавший весь этот разговор. – В Орловской губернии, где Ливны и Елец.

– Мы тебя задержим! – сказал урядник. – Проходи сюда, – добавил он.

Писарь записывал мужиков, но что-то надумал и крикнул:

– Эй, Кузнецов Александр, иди сюда… Дай-ка еще раз паспорт… Какое вероисповедание, я не посмотрел… – Он взял паспорт. – Православное, – прочел он. – Иди! – сказал писарь. – Садись. Долго тебя не продержат.

– А ты знаешь, кто это? – сказал усатый солдат. – Ты хорошенько проверь. У него знак на груди: «Святая борьба за свободу!».

– Откуда у тебя такой знак? – спросил писарь.

– Хунхуз, хунхуз! – подтвердили солдаты. – Мы его признали!

– Где-то русский паспорт добыл.

– Да, ребята, он русский!

– Тоже Кузнецов!

– Сколько их тут, этих Кузнецовых?

– Кого это задержали? – подходя, спросил Телятев.

– Да вот, солдаты говорят, что хунхуз. А у него паспорт русский. Знак на груди, объясняет, что отец был солдат и жил с китайцами и они его украли в детстве и поставили знак на груди.

– Ну, это мелочь! – сказал Телятев. – На баркас его и отправь с уголовниками. Задержать до наведения справок. До выяснения личности.

– Баркас ушел, ваше высокоблагородие.

– Отпустить его, может? – сказал урядник.

– Да нет, если русский паспорт у китайца, то задержите до выяснения личности.

– Пока выяснят, человек года два в тюрьме вшей покормит, – сказал Тимоха.

– А где Сукнов? – спросил Телятев, покосившись на Тимоху. – Он всех китайцев на Амуре знает.

– Сукнова срочно отправили на озеро! – ответил поручик. – Там халку чуть не разбило, вода прибыла, и была волна.

На отвале песка, лицом на солнце, сидел Советник. Он был трезв и, чувствуя себя потому почти совершенно больным, нервничал, и не знал, как поступить. Он сидел здесь уже давно, иногда вскакивал, как арестант в камере, и бегал взад и вперед. Он знал свою мягкотелость, нерешительность. Он должен был идти и обличать молодого Кузнецова, лицом к лицу говорить с ним. Но для этого, во-первых, надо было выпить. Во-вторых, надо как можно дольше затянуть время, чтобы не погубить себя, преждевременно открывшись. Он чувствовал, что старатели еще в чем-то сильны и что его подозревают. Пока еще он боялся их. Иногда думал, что это только кажется, и опять чувствовал, что ничего не может решить, и сетовал, что загубил свою жизнь из-за этих постоянных колебаний и что чем дальше, тем больше он разрушается.

Открывать все подробности он все же не решался. Слишком много спирта было выпито со старателями, слишком вошел он в их жизнь, привык подчиняться их законам. Нелегко сразу отказаться от этого. Если бы все они сейчас схлынули бесследно, то вдогонку им, может быть, он посмел бы все выложить, все их секреты и темные дела, зная, что их уже не встретит больше. Мог бы он сделать это и на бумаге, зная, что она сохранена будет в крепком шкафу, и сила ее подействует. Он ненавидел сейчас всех, и полицейских, и старателей с их крепким здоровьем, с их радостью жизни, с уверенностью в будущем. С каким удовольствием он подвел бы Ваську под неприятности. Сытого, молодого, с Катькой вместе. Но пока он все еще не решался смотреть ему в глаза. А смотреть придется. И отступления не было. «Лучше попозже»… Мало ли что еще могло случиться, мог проболтаться кто-то из полицейских, и тогда какой-нибудь Андрюшка пустит пулю в затылок. Советник перебирал пухлой, дрожащей рукой петли куртки, уверяя себя, что не следует падать духом и начатое дело надо довести до конца. Вдруг он увидел под самой отмелью лодку с Катериной.

Как это часто бывает с больными людьми, настроение его вдруг переменилось. Советник мгновенно юркнул в ветельник. Он понял, Катя приехала не с Кузнецовской стороны, а откуда-то сверху. Она загнала лодку в бухточку, вытащила ее и быстро пошла туда, где торчали остатки китайского ресторана.

Советник следил за нею, перебегая и прячась за холмы, скрываясь за остатками строений. Прииск сейчас был уже совершенно пуст. Она кого-то искала.

Он почувствовал, что теперь уж она не ускользнет от него, но он и перед ней не желал появляться раньше времени. Он замечал, что она волнуется, ее охватывает отчаяние, она сжимает руки и ломает их, как благородная дама.

Катя обошла участок, заглянула в штольню, где работал иногда отец.

Она, кажется, решила ехать вниз, туда, где поставлен пост и идет проверка. Может быть, она и ехала туда, но не хотела появляться там без отца?

Катя вышла к бухте. Лодки не было. Она удивилась.

Из головы Советника напрочь вылетели все сомнения. Тревога и колебания сменились бурной радостью. Василий надежно упрятан, отгорожен. Прииск совершенно пуст. Она уже почти принадлежала ему…

Катя услыхала, что кто-то быстро, мелкими шажками шел сзади. Она обернулась. Очкастый подходил с улыбкой.

– Я спасу тебя, Катюша! – сказал он.

Глаза ее стали большими и злыми, словно накалились добела. Она отбежала, выгнув плечи, вся белая, похожая сейчас на лебедя. Быстро сорвала со своих ног тяжелые сапоги, она мгновенно перевязала их петли веревочкой.

– Катя! – воскликнул очкастый.

Она перекинула сапоги через шею и бултыхнулась прямо в ледяную воду. Река снова была чистой, никто больше не мыл в ней золота, и природа быстро справилась с временной, разведенной людьми грязью.

Катя плыла спокойно, борясь с холодным течением ровными взмахами рук. И с каждым взмахом она оглядывалась назад.

Толстяк забегал по отмели. Лодку он спрятал где-то так, что сам не мог ее сразу найти и вытащить.

«Прииск как умер и только такие шакалы еще бродят по нему!» – подумала Катя.

Дрожа от холода, в мокрой одежде, облепившей все ее тело, она вышла на берег и оглянулась. Враг еще возился там с лодкой. Он смотрел на Катю через очки зорко и зло. Катя кинулась бежать к резиденции. Она минула два мыса, прежде чем увидела крышу.

– Вася! – истошно закричала Катя. – Вася! Тятя! Где вы?

«Тятя! – отозвалось эхо. – е… ы-ы… Тятя… Вася…» – прокатилось по горам.

Она кинулась в пекарню, но там никого не было. В избе – пусто… «Где же Ксенька?»

Из-под куста появился огромный человек с блестящими черными глазами, разъехавшимися на тяжелых скулах.

– Никого нет. Нигде! – сказал черный Полоз. – Все ушли. Всех изгнали. А я скрывался в тайге. Я умею ждать… Я всю жизнь ожидаю… А ты? Что с тобой?

Он взял ее за руку, и от улыбки лицо его стало еще шире.

– Могу взять тебя в жены, Катька. Ну? Чего молчишь? Я тебя заметил давно! Я человек с характером. Себя не выдаю прежде времени. Ты заметила, что нравишься мне?

– Заметила, – сказала Катя. – Отпусти руку!

– И кошка отпускает мышь! – ответил он и поднял свои красивые густые брови.

– Спасибо… – ответила она.

– Все ушли, и никого нет. Всюду пусто. Муж твой арестован. Отец пьян, его не выпустят. Правда, как интересно? Теперь ты бессильна! Трепещешь? Да здравствует анархия, Катюша. Я сильней тебя! Выбрось из головы предрассудки, венец, мужа! Мир наш, и мы одни… Дай я тебя помну, Катюша!

Будь это пьяная матросня, каторжане, рабочие с промыслов Бердышова или китобои, Катька, может быть, нашлась бы, что сказать. Но сейчас она растерялась.

Образованные, умные люди хотели изнасиловать ее, а может быть, и убить. Она знала, за что на Сахалине сидят убийцы и насильники.

Сквозь белые зубы этот высокий человек с черными глазами мудреца цедил страшные слова с улыбкой. А Славный Дяденька тоже замышлял что-то страшное. Как учил ее старый моряк, она ударила изо всей силы Полоза новым кованым сапогом между ног и кинулась бежать. На ходу выхватила из колоды топор.

– Ксеня… Ксеня… – отчаянно кричала она.

– Катька… – услыхала она шепот над своей головой. Ксенька была, кажется, где-то под крышей. – Беги в амбар, дверь открыта, и заложишься топором.

Полоз хотел было перехватить Катерину.

– Уйди! – замахнулась она топором. – Уйди! Руки отрублю…

Она махнула топором. Полоз увернулся. Катя вбежала в амбар, захлопнула дверь, засунула топорище. Она упала на единственный мешок с мукой и в ужасе подумала: «Я буду жевать муку и не пить. Но не выйду!»

– Можно сломать любую дверь! – крикнул ей Полоз. – Что ты думаешь, я не найду топора?

– Я убью себя! – крикнула Катя. – Разобью себе голову о стену.

– Что ты хочешь, негодяй? – вдруг послышался голос Советника. Он перебрался через реку и, кажется, спешил на выручку.

– Куда ты лезешь? – отвечал Полоз.

Катя глянула через бойницу.

– Я вам говорю, что она моя! – сказал Советник. – Погодите, пустите! Я пойду к ней. У вас нет на нее никакого права.

– Куда вы пойдете, дверь заперта!

– Не толкайте меня… У меня в кармане револьвер.

– Не толкать?

– Да, да.

– А хочешь водки?

На некоторое время все стихло.

– У меня револьвер, – угрожающе повторил Советник.

– А у меня золото… Хочешь спирта?

– Дай! – любезным тоном сказал Советник.

– Какой ловкий! Но сначала…

– Что сначала? – истерически воскликнул Советник. – Я застрелю тебя и возьму сам.

– Ты никогда не осмелишься сам стрелять в человека! – уверенно сказал Полоз. – Ты не из того теста! Ты даже изнасиловать не решился бы, если пришлось бы отвечать.

– Ну, дай… дай.. Обещаю…

Что-то забулькало, и Советник тихо и удовлетворенно засопел.

– Слушай, давай разобьем дверь бревном, – сказал Полоз, – как мы читали в учебнике истории… У меня есть золото. Я тебе дам фунт. Есть весы? У них в амбаре есть. Мы там возьмем. Я дам золото, но пусти меня к ней первого.

– Скоро сюда придет полиция, – отвечал Советник.

– Тогда надо скорей…

Катя стояла у двери, внимательно слушала и дрожала, как в ознобе.

Они долго еще спорили и отошли. Катя все время помнила смуглое широкое лицо с крутыми щеками, как тесанное из камня, и что на скулах разъехались глаза, косившие в разные стороны, и черные волосы. Лимон, Цитрон, Анархист – звали его. Он говорил: «Долой всякую власть».

– Ну, скорей! – закричал Полоз с нетерпением. – Теперь я буду президентом, а она республикой. Потом – ты!

Они подняли бревно, которое недопилили отец с Сашкой. Дверь дрогнула под тяжелым ударом.

– У меня нож, и я себе перережу горло! – крикнула Катерина.

– Красоточка! – ласково ответил Полоз. – Речь про тебя, но не с тобой.

– Ты думаешь, что ты избежишь ласк и объятий? – воскликнул быстро опьяневший Советник. Он протер очки и сказал серьезно: – Давай-ка еще раз.

– Мы хотим разбить твою дверь!

– Зарежусь!

– Еще хуже оскверним тебя, – сказал Полоз. – Ты не знаешь обычаев свободного общества!

В углу стояла банка с керосином, но спичек не было.

«Схитрить?» – подумала Катя. Она согласна была сжечь себя с амбаром вместе, но как-то надо достать огонь.

– Мы не хамы и не неучи. Мы – образованные люди! Ха-ха! Шкарлатина! – заорал Советник.

Где-то неподалеку раздался выстрел. Полоз страшно обругался, обматерился. Катя увидела в бойницу, что он сел на крыльце, а потом согнулся, улегся под свайкой и хватал воздух ртом.

– Ты, бешеная баба! Что ты наделала! – закричал кому-то Советник.

От избы с ружьем в руке шла Ксенька.

– А ты уйди! Уйди скорей! – сказала Ксеня. – От греха уйди.

– Подыми ружье! – ответил он. – Ты же в живот целишься.

Хлопая ладонь о ладонь, очищая их от опилок и улыбаясь, он пошел к избе уверенными шажками.

Ксения стреляла в Полоза с чердака. Советника она не хотела убивать. Сама себя не помня, она спрыгнула с чердака, сняла оттуда заряженное ружье.

– Уйди!

Ее ружье было опущено, но он шел прямо на нее. Ксенька почувствовала опасность.

– Ты меня обманешь, обманешь, – забормотала она в страхе, всхлипывая и отступая к дверям.

– Подыми ружье… Ну…

Она сама не знала, что тут и как получилось. Советник хотел что-то достать из кармана. Ксения готова была поднять ружье, но тут раздался выстрел.

Советник сбросил пенсне, упал на колени и воскликнул:

– Ты же, дура, мне в живот… Что же это?.. В живот… – И он заплакал, закрывая лицо руками.

Телятев вышел из палатки, оставив в ней Кузнецова в одиночестве. Он опять прошел по толпе, посмотрел, что делают урядники и писарь, глянул на дальние холмы. Советник не шел. Советник исчез! Опять, на этот раз под предлогом, что хочет выследить бывшего начальника полиции в старательской республике. Но не было ни начальника полиции, ни его самого.

Телятев все отлично понимал. Доносчики вообще трусливы. Но такая крайняя робость начинала приводить его в бешенство. Никаких улик действительных против Кузнецова у самого Телятева не было. Держать человека зря нельзя. Это не такая личность. Следовало сразу обрушить на него силу свидетельств. А их-то и не было.

– Все говорят, что вы – самозванец! – заявил Телятев, входя в палатку с таким видом, словно он только что переговорил о Кузнецове с важными свидетелями.

– Позвольте, – встал Василий. – К чему бы это все? Что за странные обвинения! Я чувствую, что вы недоговариваете.

– Ты, брат, у меня вот где! – показал Телятев кулак и похлопал по нему ладонью другой руки. – Говори, что вы тут сварганили с Бердышовым?

– Мне сказано Иваном Карповичем Бердышовым, – холодно говорил Кузнецов, – что при всех недоразумениях я должен ссылаться на него и просить обращаться лично к нему, чтобы обращались только к нему и лично к нему. К этому я не могу добавить ничего!

– Вы говорите несусветную чушь! Бердышов уехал в Европу по делам фирмы. Как я могу обратиться к нему?

– Он должен возвратиться к зиме этого года.

– А где отец? – быстро спросил Телятев.

– Вы знаете, что отец в деревне.

– Он был подставной президент?

– Я не буду отвечать на такие вопросы.

Телятев знал, что Иван Карпыч взлетел высоко. С ним очень опасно ссориться. Даже Оломов, не любивший Бердышова, советовал быть поосторожней.

Иван вел дела с иностранцами. Он не прогулку затеял, отправившись в Европу. Он там дела заварит. В Калифорнии его знали. Его не припугнешь и не упрячешь. У него есть международное имя. Выпустили мы птенчика! А был когда-то молодой, разбитной казачишка-охотник, тогда надо было подрубать его, выскочку, самоучку-капиталиста…

«И где этот Модзель… Суздаль… Как его? Не идет… А прииск пуст. Он скрылся? Оклеветал всех. Сочинил донос и исчез?»

Пришел Оломов и опять поставил ружье в угол.

– Благодарю вас за ваше содействие, – сказал он Кузнецову. – Мы завтра отбываем! Желаем вам успеха, Василий Егорыч.

Телятев посмотрел вопросительно на Оломова. Тот кинул свирепый, приказывающий взор.

Оломов налил Василию рюмку коньяку. Телятеву пришлось чокаться. Офицеры вышли проводить гостя.

Василий отказался от лодки, он пошел берегом, намереваясь дойти до старого прииска и видеть, что делается на Силинской стороне, а оттуда крикнуть своим, чтобы подали лодку. Он не хотел лишний раз приводить полицейских домой.

Дойдя до развалин ресторана, он увидел, как пошла лодка с Кузнецовской стороны. Гребла Ксенька.

– Где же ты? – крикнула она.

– Что такое?

– Катька с ума сошла, – ответила Ксеня. – А амбаре заперлась и никого не пускает. Умом рехнулась… Меня не бросайте, меня саму лихорадка бьет.

– Зачем бросать? Что такое? Ты-то что?

– Иди сам, смотри… че там стряслось! Катька, Катька! Вот рехнулась! Кричит – дайте спички, я сожгусь… Иди скорей к ней, а то еще покончит с собой, голову бьет о бревна.

Васька сел на весла и навалился изо всей силы.

У амбара лежали тела Полоза и Советника.

– Подходили из тайги, кто-то стрелял, – сказала Ксеня. – Два выстрела было. Я не утерпела, выглянула, а они лежат. Это все те же староверы, они тут бродят.

– Открой, это я… я – Вася! – крикнул Кузнецов, стучась в дверь.

Катя некоторое время стояла у бойницы и не открывала. Взгляд ее был грустный.

– Катя, Катя, подойди!

Потом она исчезла.

– Катя! Катюшка! – закричала Ксеня.

Катерина подбежала и открыла заложку.

Дверь распахнулась.

Катька подняла руки и засмеялась. Потом слезы у нее хлынули, и вдруг она отступила в ужасе от Васьки, словно опасалась, что это все подстроено.

– А кто там? – в ужасе шепнула она. – Слышишь?

– В самом деле… – поддаваясь ее настроению, сказал Вася.

Ксеня говорила с кем-то. Отвечал мужской голос.

– Это Илья приехал, Катя, все свои, – сказал Василий.

– Сашку за что взяли? – входя, спросил Илья. – Ко мне по дороге привязывались. Я сам не рад. Здорово, Катя!

– А че у тебя дуло дымное? Че ты врешь! Какие староверы! – послышался голос Федосеича.

Все вышли. Матрос рассматривал Ксенькино ружье.

– В штольню их давай! – сказал Василий.

Он поднял за ноги Полоза.

Советника следом оттащили в штольню. Федосеич помог обвалить покрытие длиной сажени две… Земля рухнула…

Ксеня утешала рыдавшую Катерину, сварила отвар из оставленных Натальей трав.

– Сашку взяли как хунхуза. Чего-то взбрендило им. И не знают, что он Камбала. Все Камбалу ищут, а он у них сидит, сжался, маленький такой, – рассказывал Федосеич. – Я приехал сказать.

– Человек десять лет живет у нас в деревне. Какой же он может быть хунхуз? – ответил Вася.

– До выяснения личности, – сказал матрос. – Теперь покормит вшей. Тимоху я видел. Он кланяться велел. Говорит, кормят хорошо, отказа нет. Чарку ему солдаты дали. Только, говорит, с непривычки трудно в кандалах.

Илья все сильней скучал о доме. Он начинал как-то странно беспокоиться, и душа его болела. Ему теперь хотелось убраться отсюда поскорей.

– Завтра и я с Андреем Сукновым уеду, – сказал он. – Андрей на хорошем счету, ручался за меня. С ним никто не тронет.

Первое время на этом прииске Илья очень старался и мыл охотно, не жалея себя кайлил породу и катал тачки. Он знал, что Дуне хочется богатства, и старался для нее. Но теперь началась какая-то непонятная кутерьма, ему даже показалось, что у жены пропал всякий интерес к золоту. Что-то угнетало Илью, словно стерегла беда. Он все время помнил жену и все больше о ней беспокоился. Полиция его не пугала. Голова его занята была совсем другим, и никакая предосторожность не казалось ему нужной. Ему хотелось домой, себе на спасение и жене на выручку.