Вот уж три недели, как ушла шхуна с Муравьевым,

Наступило долгожданное время высоких вод, а шхуны нет, и нет Невельского.

По совету Воронина теперь фрегат ведут не прямо в реку, а по так называемому сахалинскому фарватеру, более глубокому, вдоль берега острова, с тем, чтобы вывести его через весь лиман в Охотское море, а уж оттуда по северному, более изученному фарватеру – в Амур.

В распоряжении Путятина два фрегата, заботиться надо об обоих, хоть разорвись, цели назначены для них совершенно противоположные, и расстояние между ними все увеличивается. «Паллада» движется еле-еле, время идет, парохода нет. Может вообще усесться, да так, что не снимешь.

Муравьев обещания не исполнил. Все сроки прошли, вода спала, а шхуны нет.

Но есть отрада и у адмирала. Перетасовка команд и офицеров на фрегатах идет полным ходом. Бирюлев и Бутаков^[*] переведены на «Палладу». На их места отправлены испытанные спутники адмирала: Пещуров^[**], Лосев. С «Паллады» на «Диану» пойдут Зеленой^[***] и Колокольцов. Сам адмирал дважды ходил на своей синей гичке на «Диану», к мысу Лазарева. Фрегат изготовляется к походу в Японию. Капитан его, Степан Степанович Лесовский^[****], старается, и дело у него кипит.

^[*]Бутаков Иван Иванович (1822–1882) – мореплаватель, впоследствии вице-адмирал, дважды обогнувший земной шар. Был старшим офицером на фрегате «Паллада», из Гонконга был отправлен курьером в Петербург, вернулся в Восточный океан на «Диане». В июле 1855 г. назначен командиром «Паллады», участвовал в Амурской экспедиции, затем вернулся в Кронштадт.

^[**]Пещуров Алексей Алексеевич (? – 1891) – кругосветный мореплаватель, впоследствии вице-адмирал. Принимал участие в экспедиции Путятина в Японию, стенографировал переговоры с японскими представителями. В 1867 г. был послан в США для передачи проданной царским правительством Русской Америки, эвакуировал с Аляски русских подданных.

^[***]Зеленой Павел Алексеевич (XIX в.) – участник плавания на фрегате «Паллада» в Японию. И. А. Гончаров в очерках «Фрегат «Паллада» отметил его неуравновешенность, самодурство, развившееся потом в нем – одесском градоначальнике-черносотенце.

^[****]Лесовский Степан Степанович (1817–1884) – кругосветный мореплаватель, впоследствии адмирал. В 1853–1854 гг. на фрегате «Диана» перешел из Кронштадта в Японию и поступил в распоряжение Путятина. Был приморским военным губернатором во Владивостоке. Описан в очерках В. Крестовского.

В 1857 г. перешел в торговый флот, участвовал в организации Русского общества пароходства и торговли. Исполнял дипломатические миссии в США. Был морским министром и главным начальником русских морских сил на Тихом океане.

На мысу Лазарева заканчивают печь сухари на все время вояжа. Противника и духа не слышно, не подходил: кажется, кораблей его нет в Японском море.

А шхуны все нет… Уж наступил сентябрь.

… К борту «Паллады» подошла большая гиляцкая лодка.

– Эй, кто там! – крикнули из нее по-русски.

– Что тебе надо? – спросил вахтенный офицер.

– Воронина ли, адмирала ли, ково ли! – сказал гиляк Еткун. – Невельской послал!

– А ну живо подымайся!

Еткун и Араска вскарабкались на палубу.

– Лоцманами послал Невельской! – заявил Араска.

– А где он сам?

– Посел на Миколаевск с бабой вместе, баркасом, потом пароходом придет сюда.

Адмирал слышал этот разговор и поднялся на палубу.

– Шхуна пришла? – спросил он.

– Нету! Маленький пароход придет, больсой труба! А че тебе, адмирал?

– А где же шхуна?

– А церт ево знает, а где схуна!

– Нету схуна! – подтвердил Еткун. – Ево не придет, однако, пропала. Наса встретил Невельского на острове Лангр, он с бабой и с маленьким ребятенком здали, здали схуны и не доздали и ходили на баркасе на новое место.

– Налево посел! Куда тебе таскает? Прямо нельзя, – закричал на Путятина Еткун, – давай налево.

– Слюпка туда гоняй вода мерять. Тут на банка попадес и не слезес. Фрегат не лодка!

Послали шлюпку; оказалось, цепь глубин не прерывается в направлении, указанном Еткуном.

– Невельского наса встретил на море. Он спросил: а как «Паллада»? Наса сказали: его идет! С Лангра видно далеко в тумане фрегат. Ево радовал! Говорил: худо, схуна нет, велел наса на Лангре здать, когда ево пойдет сюда обратно маленьким пароходом. А наса не здал, посел сам! Це ево, долго мозет ходит? А надо судно скорей таскать.

При всей своей бесцеремонности гиляки Еткун и Араска сразу зарекомендовали себя нужными и даже незаменимыми людьми.

– А Невельской придет на Лангр и спохватится, куда вы исчезли?

– Ни церта! – с невозмутимым видом отвечал Еткун.

– Тебе адмирал? Хоросо! – похвалил Путятина Араска.

– Дети! – сказал с ласковой снисходительностью адмирал.

Путятин спросил гиляков, не хотят ли они креститься.

– Давай! – охотно ответил Араска. – Рубаха есть?

– Мозно! – ответил и Еткун. Он уж один раз крестился, но не хотел отставать от товарища, если дадут рубаху.

Гиляки объяснили, что знают все мели и каналы в лимане, приходится бить тут зверей, поэтому известно, когда вода большая, а когда маленькая, куда загонять белух перед отливом, где ловить рыбу, у каждой рыбы своя дорога.

– Наса коронный лоцман! – заявил Араска.

– Откуда ты знаешь, что бывает коронный лоцман?

– Моя схуна «Восток» сюда прослый год таскали, и Корсаков как раз сказал: моя коронный лоцман!

Все расхохотались.

Шлюпка пришла с промера. Вернулся Воронин. Он шел вдоль берега Сахалина, проверяя карту своей прежней описи.

– Вот наса приятель! – сказал Араска, и гиляки стали обнимать и целовать Воронина в щеки.

С юга шла шлюпка. Это – с «Дианы», одна из тех, что ходит к мысу Лазарева и на фрегат.

По трапу взбежал лейтенант Можайский^[*] – рослый, быстрый и проворный офицер, с короткими темными усами, с сосредоточенным и серьезным и в то же время шутливым выражением лица, как будто он что-то собирается рассказать необычайно занятное.

^[*]Можайский Александр Федорович (1825–1890) кругосветный мореплаватель, выдающийся русский изобретатель, создатель первого в мире самолета.

На морской службе с 1841 г. В 1853 г. на «Диане» перешел из Кронштадта вокруг мыса Горн на Дальний Восток, участвовал во втором плавании Путятина в Японию. После гибели «Дианы» в декабре 1854 г. во время землетрясения у берегов Японии возглавил постройку шхуны «Хэда», на которой часть команды вернулась на родину. Художник и фотограф, он оставил интересные материалы по истории экспедиции Путятина. Многие его рисунки хранятся в Японии. Он был широкообразованным человеком и оставил по себе добрую память у знавших его японцев. Смелый офицер, участник войны 1853–1855 гг. на Дальнем Востоке.

В 1858 г. участвовал в экспедиции в Хиву. В 1879–1882 гг. преподавал в Морском корпусе. В 1886 г. произведен в контрадмиралы.

Можайский болезненно горячо любит своего брата Николая, который пошел в эти же моря на «Авроре». Александр за ним отправился на «Диане».

Что сейчас с Колей? Вопрос этот очень тревожит Можайского. «Аврора», видимо, на Камчатке, но положительных сведений об этом нет никаких. Горько на душе. Можайский пошел в плавание из-за него и еще из желания видеть новые страны.

О Можайском известно, что никто не хочет жить с ним в каюте. Он всегда перепачканный, пахнет от него какой-то «химией». Он возится со всевозможными составами и банками. Однажды в плавании у него что-то вспыхнуло, он выскочил опаленный и закричал: «Воды! Сашка, воды, горю! Или песка…» Офицеры перепугались, по фрегату чуть ли не объявили пожарную тревогу. Можайского окатили водой.

– Не горишь, Александр? – спросил его сейчас с улыбкой вахтенный офицер из переведенных с «Дианы».

– Сейчас загорюсь! – бойко ответил лейтенант. – Где адмирал? Необходимо его видеть.

– Прибыл лейтенант Можайский, предлагает подвести под фрегат полые ящики из листового железа, – доложили адмиралу.

Путятин пригласил офицера. Он слышал о нем. Известно, что Можайский изобретает какую-то особую бомбу и хочет испытать ее, к ужасу товарищей, опасающихся, что орудие разорвет. Адмирал назначил Можайского в Японскую экспедицию и желал с ним познакомиться. Говорят, он рисует отлично, и этим будет тоже полезен.

Путятин с интересом взглянул, когда в каюту вошел очень молодой, краснощекий, высокий офицер. В руках у него папка с чертежами, которые он живо стал раскладывать. Держит большой карандаш на чертеже, уверенно и спокойно рассказывает, чувствуется воодушевление, любовь к делу, привычка к труду и дисциплине. И темперамент: вспыхнул и стал как нарумяненная девица.

– Средство несовершенное, ваше превосходительство, – говорил он, – но до некоторой степени облегчит проводку судна…

Адмирал вызвал капитана и Посьета, обсудили, потом попросил Можайского показать рисунки. Немедленно появился альбом с видами мыса Лазарева и с разными сценами матросской жизни. Не первой руки художник, но схвачено верно. «Такой как раз и нужен», – решил адмирал. Как изобретатель он, может быть, ничего нового не придумает, но как рисовальщик пригодится.

«Ну не беда», – подумал Можайский. Спорить с адмиралом прежде времени он не желал. Ему очень хотелось в Японию.

Но когда разговор закончился и Можайский вышел, замечания адмирала показались ему обидными. «Однако он понтоны согласился под фрегат подвести!»

На следующий день на фрегате застучали. Из запасов листового железа делали огромные ящики. Судно как бы превратилось в плавучую кузницу.

Фрегат не двигался. Вода малая, шлюпки пошли на промер с Араской и Ворониным. Еткун отдыхает. Он сидит на баке на корточках и курит трубку.

Подсел Можайский. Они уже успели сдружиться. Еткун покосился, сверкнули черные прорези его глаз,

– Ты что злой?

– Адмирал крестить хотел, а рубаха не дает. Говорит, кто бога любит, даром крестить надо. Ево сибко цестный.

– Тебе мичман чуть по зубам не съездил. Не смей больше хлопать адмирала по плечу.

– Знаю. Мицман мне потом морда тыкал и маленько объясняли.

Можайскому хотелось на сахалинский берег на охоту, но одному скучно. Он стал уговаривать Еткуна. Тот охотно согласился. Неподалеку деревня, живут друзья и родственники.

– Тебе рузье ловко стреляет! – говорил гиляк на охоте.

– У меня свой прицел… – объяснял Можайский. – Вот смотри.

– Хитрый! Я слыхал про тебя. Все равно – воды нет. «Паллада» на твоих бочках не пойдет! Ни церта!

После охоты зашли в деревню. Еткун раздобыл у знакомого старика араки и угостил хозяев и русского.

Один из гиляков рассказал по-русски, как у его товарища на охоте упал нож, а он, такой ловкий, поймал.

– На лету?

– Конесно!

– И я могу! – сказал Можайский.

Гиляки посмотрели с удивлением. Можайский – высокий, веселый, сильный и худой – нравился им.

– Церта тебе!

– Вот смотри! – Офицер встал, вынул охотничий нож, уронил его и поймал у пола.

– У-у! То было на дереве! Знаешь, так поймать только летающий человек может. И моя товарищ – ево был простой человек, прыгнул с дерева и поймал! Успел.

– А как у вас летающий человек летает? – через некоторое время спросил Можайский.

– Быстро!

– Крылья у него есть?

– А зацем ему? – ответил Еткун. – Нету крыльев!

– Есть крылья! – перебил хозяин.

– Нету! Я сам видал, ево летает, у-ух! Пуля – нету крыльев. У стрелы тоже нету. Ево толкает – и посе-е-ел!

Когда шли на шлюпке к фрегату, Можайский спросил Еткуна:

– А как ты думаешь, летать без крыльев можно?

– Ну да, кидай – и ево летит. Крыльев нету, но хвост ли, ково ли надо, наса стрела летает, но у нее такой стуцка делаем, ево дерзит лучсе и как раз попадает.

Можайский задумался.

– Тебе адмирал рубахи не дает?

– Нет!

– Я тебя крещу сам и дам тебе рубаху.

– А Араске?

– И ему дам. Как тебя крестить? Попа надо?

– Не знаю, попа ли, батюску ли. Геннадий Иванович тозе, как ты, мундир таскает, одеза не поповская, а богу молит, поповская песня поет, тозе как поп ли, батюска ли, а крестил он много, иконой крестил и еще розгам крестил, кто второй раз из-за рубахи ходил. На голове маленько волоса стриг, кто купать боится.

– А как же шаман, если ты крестишься?

– А саман тозе! Ево мне не месает. И ты спроси саман, как ево летает. Ево умеет. Ево летает и цузой баба попадает. Тебе тозе, наверное, так хоцет?

– Я тебя крещу! – не слушая Еткуна, продолжал Можайский. – В шамана верить не надо. Попросим нашего попа, а я буду твой крестный отец и дам тебе свое имя. Ладно?

– Конесно!

– Так ты думаешь, – сказал Можайский, налегая на весла, в то время как Еткун сидел на руле, – человек может летать?

– А це, тибе этим дела думает?

– Да.

– Однако без церта дела не могу, – ответил Еткун и сплюнул за борт, – саман посоветовай, ево знает… А це, Саска, тибе по земле не хоцу ходить? На земле тозе хоросо…

Пришла «Аргунь». Прибыл Невельской. Еще издали заметил он, что фрегат без мачт. Они спилены. Команда малочисленна. Почувствовалась старость судна.

– Где адмирал? – спросил Геннадий Иванович, поднявшись на палубу и поздоровавшись с Уньковским.

– Его превосходительство два дня как отбыли на «Диану», – ответил Уньковский. – А позвольте спросить, Геннадий Иванович, где паровая шхуна?

– Она не приходила ко мне, и где сейчас – неизвестно. Я ждал ее в Петровском, так и не дождался…

– Что же с ней?

– Китобой, пришедший на рейд Петровского, сказал, что встретил ее в ста милях от Аяна. Погода была хорошая. Вражеских судов в Охотском море нет.

– Так вы полагаете…

– Полагаю, что, придя в Аян, генерал по какой-то причине послал шхуну на Камчатку. Судьба ее все время заботила Николая Николаевича. Видно, на Камчатке тяжелые бои. У меня такое чувство, что зря ведем «Палладу» и зря «Диана» сейчас снаряжается в Японию, когда надо было всеми силами выручать Камчатку. Тысяча матросов, два фрегата!

– Теперь уже поздно! – ответил Уньковский.

Перед Невельским вытянулись Еткун и Араска – оба в полинялых матросских рубахах, помытые и причесанные.

– А я искал вас и ругал. Здорово, Араска! Как так, Еткун, ведь я велел вам ожидать?

– Моя теперь не Еткун! – отвечал гиляк.

– Он у нас крестился, Геннадий Иванович, – стал объяснять Уньковский.

– Моя кресный отец есть русский молодой парень. Моя старик – сын, а ево молодой – все равно отец! Моя теперь Можайский, а фамилия – Александр!

– Только наоборот, Александр – имя, а Можайский – каль^[*], – отвечал Невельской.

^[*]Род (нивхское).

– Нету! Своя каль не бросаем.

– Потеха с ним! – сказал Уньковский.

Невельской заметил, что судно идет хорошо.

– Без адмирала и фрегат пошел. Видите, сколько прошел.

– Когда я шел на баркасе из Петровского, вы еще на траверз Лангра не выходили.

– С помощью божьей и Воронина движемся без адмирала и без паровых средств!

«Аргунь» повела «Палладу». Шлюпки возвратились, измученные непрерывными трудами гребцы пошли отдыхать.

Погода хорошая. Похоже, что «Паллада» благополучно перейдет на северный фарватер. Весь лиман пройден от южного пролива до северного.

– А барометр пошаливает, и ваш коронный лоцман обещает бурю, – замечает Халезов.

Перемена погоды может быть. В эту пору, Невельской знает, бывают сильнейшие штормы, приходящие с юга.

Вечером допоздна Невельской и Уньковский сидели в опустевшем адмиральском салоне. В речах Уньковского чувствовалась обида, что его не берут в Японию… Зная, как Невельской любит говорить про описи новых бухт, он рассказал ему, какие гавани видел на юге Уссурийского края. Геннадий Иванович слушал как зачарованный. Уньковсхий уверял, что и почву там смотрел, преотличная земля.

– Из малоземельных губерний хлынут сюда переселенцы, украинцы пойдут, климат для них подходящий!

– Дай бог дожить и увидеть! – сказал Невельской.

– А фрегат какой умница! – воскликнул Уньковский. – Как он сразу все понял! И пошел без адмирала! Право, я уж много раз замечал, что фрегат хорошо себя ведет, если его нет. Я полагаю, что ни один корабль его не потерпит, так как он есть ханжа и лицемер, что противно всякой природе.

– Я не верю в приметы, – подхватил Невельской. – Но, если я иду на своем «Байкале», который я сам строил, то мне все удается. На нем обошел я вокруг света на три месяца раньше срока. Шлюпка с «Байкала» нашла Амур и пролив к югу… Да и Сахалин я занял на «Байкале! Что вы скажете?

– Я скажу, что все-таки адмирал те посты снял с Сахалина, чему ваш «Байкал» не помог!

Уньковский попросил его признаться, почему он против Японской экспедиции.

– Никогда не был! И ни боже мой! Руку японцам надо тянуть, но не вокруг света. Надо заселить и развить Амур, Сахалин и Приуссурийский край.

Чуть свет Невельской уже в рубке.

– Будет сторм! – уверенно заявил Араска, когда солнце взошло. – Вот этим птица наверх летает и сразу на низ.

– Как барометр? – спросил Уньковский.

– Упал на два деления! – отвечал Халезов.

– Завтра ли, ноцью ли, – добавил Еткун.

– Бар перешли, слава богу! – сказал Невельской, вернувшись к обеду с «Аргуни». – Мы в Охотском море.

– Я уже вижу какое-то судно. Что оно тут делает?

– Это американцы занимаются своим любимым делом – бьют наших китов, на что мы смотрим с берега! – в тон ему ответил Невельской. – Стал напротив гиляцкой деревушки. Означает, что идет мена или предстоит грабеж. Верно, Еткун?

– Американ сляет, маленько охотит. Нас обманет и морда бьет, голова бьет. Араску так бил, ево кровь горлом сел, а американ бил есе. Церта ему! Фрегат увидит – не трогает никого. Боится.

– Надо скорее переходить на северный фарватер, – сказал Невельской, – погода меняется.

Начинался ветер порывами, к ночи поднялся шторм. Отдали запасные якоря. К утру шторм загрохотал с огромной силой. Море ревело. Американское судно оказалось лежащим на кошке у сахалинского берега. Огромные волны били в него, видимо ломая обшивки. Судно казалось брошенным командой.

«Аргунь» ушла еще вчера в лиман. Ее не видно.

Вдали около острова Удд терпело бедствие другое китобойное судно. Хотели идти туда на помощь, но шлюпки заливало, люди едва спаслись, и Невельской поднялся на борт мокрый до нитки.

Шторм крепчал. Гиляки, как птицы в сильный ветер, сидели у рубки, прижавшись друг к другу. Стихать стало ночью. Утром пришла шлюпка с «Аргуни». Араска отправился на берег и вернулся в ужасе: гиляки вырезали и повыбрасывали в море весь экипаж разбитого китобоя.

– Что мне с ними делать! Это какая-то война беспощадная! – воскликнул в горькой досаде Невельской. – Чего только мне разбирать тут не приходится! Можно с ума сойти…

Неожиданно прибыл на баркасе адмирал. Он осмотрел потрепанную штормом «Палладу» и пригласил на совет Невельского, Уньковского и Халезова.

– «Паллада» в реку не войдет! – стоя у стола и держа в руке сигару, резко заявил адмирал.

Невельской ответил, что главное пройдено, остается немного.

– Я не смею рисковать! Я должен идти на «Диане» в Японию и не могу ждать, пока «Паллада» пройдет по всем мелям.

– Идите в Японию, ваше превосходительство, – выпалил Невельской, – а мы фрегат введем.

С неожиданной решительностью Путятин заявил, что «Паллада» по глубокому сахалинскому фарватеру должна возвратиться к мысу Лазарева. А оттуда, на буксире у «Дианы», она пойдет на зимовку в гавань Хади.

– Ей там будет спокойно! Что же мы ее будем здесь ломать по приказу Муравьева! Устье Амура, господа, мелководно и неудобно!

– Нам не давали парового судна для исследования, – вспыхнул Невельской, – поэтому мы не могли составить карт огромного лимана.

Долго спорили, но адмирал был неумолим. Он сказал, что отпускает Уньковского и офицеров и доведет судно в Хади, поставит его на зимовку.

– Так я вам говорю, что «Диана» его тоже не будет слушаться! – говорил Уньковский вечером Геннадию Ивановичу. – Больше того, если бы не было Путятина, то и трактат японцы давно бы подписали!