16 июня 1853 года Муравьев^[*] возбудил в Пекине ходатайство о разграничении областей, оставшихся неразмежеванными по Нерчинскому договору; он… во главе многочисленной флотилии проник 18 мая в воды Хейлунцзяна^[**], закрытые для русских судов в продолжение двух столетий.

Лависс и Рамбо. История XIX века

^[*]«16 июня 1853 года Муравьев…« – Цитируется «История XIX века» под редакцией Э. Лависса и А. Рамбо. М., 1938, т. 6.

^[**]Хейлунцзян – река Черного Дракона – китайское название реки Амур.

Суда Амурского сплава приближались к устью реки Зеи. Уж недалеко до города и крепости Айгун. До сих пор на берегах была лесная пустыня. Теперь стали попадаться маньчжурские деревеньки с полями и огородами. Караван стал на ночевку. На одном из островов заиграла военная музыка.

Вечером Муравьев вызвал к себе чиновника министерства иностранных дел Свербеева и капитана Сычевского – переводчика маньчжурского языка. Сычевский – знаток Китая. Он не раз рассказывал Муравьеву о современном положении маньчжурской династии и о революционном движении в Китае.

Айгун – главный пункт маньчжуров на Амуре. Здесь у них, по слухам, флотилия и войско.

– Сейчас же на лодку и под покровом ночи – в Айгун, – приказал губернатор Сычевскому и Свербееву. – Вот лист для передачи начальнику города. Проводника я вам нашел, из тех маньчжуров, что приезжали сегодня слушать музыку. У моих казаков нашелся приятель. Кроме того, в числе гребцов с вами пойдет мой Хабаров, потомок знаменитого Ерофея, дружок проводника-маньчжура. К утру вам быть в Айгуне. Мы тут делаем обычную ночевку и ни на час не задержимся более чем обычно. Поэтому для вас остается ночь. Постарайтесь успеть, а утром в обычное время мы снимаемся. До нашего прихода в Айгун лист должен быть передан начальнику города и прочитан им. Вам, видимо, скажут, что сами ничего не смеют ответить и должны запросить Пекин. Но помните, вы обязаны соблюсти долг вежливости и сделать все, что в наших силах… Я предполагаю, что тут может быть и что они станут делать: по их обычаю – тянуть и толком ни о чем не говорить. Старайтесь прибыть не рано и не поздно, чтобы зря не выслушивать их придирки и соблюдать достоинство. Потом откланяйтесь и обещайте передать ответ мне.

Чиновники сели в лодку. Гребцы уложили туда мешок с мелким серебром, ящики с винами, фруктами и закусками. «Ешь – не хочу, – думал Алексей Бердышов, который также шел в этой лодке гребцом. – Нам-то не отломится!» Маньчжур Арсыган в халате уселся на носу лодки.

– С богом! – сказал губернатор.

Лодка пошла в темноту.

Ночь была ясная, тихая и теплая, и все огромное звездное небо отражалось в черном зеркале великой реки. Вскоре последние сторожевые суда русских остались далеко позади. Небо и река слились, и все вокруг было в звездах, и сигнальные огни сплава в глубокой дали казались новым созвездием. Неподалеку, видимо на одном из островов, слышался заливистый свист.

– Соловей! – сказал до того молчавший Маркешка.

– Быть не может, чтобы соловей! – ответил Свербеев. – Это какая-то птичка. В Сибири соловьи не водятся.

– Амурский соловей! – подтвердил Бердышов.

– Эх, дивно поет! – подхватил Хабаров. – Из-за одних соловьев сюда бы!

Казаки затеяли разговор с Арсыганом. Сычевский спросил маньчжура:

– А почему в деревне у вас не осталось ни единого жителя, а все убежали при подходе судов?

– Боятся русских!

– А у тебя же есть приятели русские. Разве ты прежде бегал от них?

– Нет, от них зачем же я буду бегать!

– Так почему же теперь убежал? Ведь ты тоже убежал?

– Как же я бы не убежал, когда всем велели бежать? Да говорили, что русские, мол, всех будут сгонять и станут мстить за то, что когда-то в старое время у них будто вырезали тут деревни. Мести, говорили, русских надо бояться. А кто бы не поверил – голова долой.

Арсыган рассказал, что военные люди со сторожевых постов в верховья реки приезжали еще весной с известием, что русские построили, говорят, какие-то лодки и собираются плыть вниз. Слух этот и прежде часто доходил через орочон-охотников и тайно торгующих с русскими купцов.

– Мы совсем не собираемся никого убивать, – стал объяснять Сычевский, – и мстить не думаем. Это нарочно вам говорят, чтобы вы не разговаривали с нами и не узнали бы правду. Чиновникам выгодно внушать вам зло к русским, они боятся, что вы подружитесь с нами и перестанете слушать свое начальство. Как думаешь, Арсыган, правильно я говорю?

– Конечно! Разве врешь! Однако, верно, похоже… Но если мы будем слушаться тебя, а не своих властей, то нам головы отрубят. Как ты думаешь, верно я говорю?

– Да, пожалуй, и это верно! – подкрутив ус, ответил Сычевский. – Но ведь у вас много голов рубят зря. А мы хотим, чтобы все узнали, что русские вам не враги, а друзья и что с нами можно жить хорошо. А уж когда об этом все узнают, то чиновник-джанги ничего не поделает. Всем головы нельзя отрубить.

– Да, если всех убить, то работать некому будет! – согласился Арсыган.

– А как же ты и твои товарищи рискнули подойти к нам?

– Услыхали, – ответил Арсыган, – думали, свои: труба ревет. Думали, может, богу молиться. Еще видали знакомых, они размахивали красным. Мы поняли, что хотят подарки давать.

Арсыгана знакомые казаки привели к офицерам. Он польстился на выгодную плату и обещал помочь русским.

– Ладно, пойдем! – сказал он самому Муравьеву, взял подарки и часть платы вперед, придумав, как действовать и что делать, чтобы не лишиться головы.

Забрезжила заря. Видна стала деревня на берегу. Лодка шла близко.

– Вот сюда пойдем! – показал Арсыган.

Он стал что-то кричать. На берегу появилось несколько человек. Они не выказывали страха или беспокойства, видимо узнали знакомого. Вскоре лодка подошла вплотную к берегу. Собралась толпа удивленных маньчжуров и китайцев. Арсыган заговорил сними.

– Я сейчас пойду и начальника позову, – сказал он, – и тогда дальше вместе с ним поедем.

Арсыган слез с лодки, потолковал с людьми, взял какого-то коня, вскочил на него и вдруг опрометью поскакал мимо деревни по берегу, видимо прямо в Айгун.

– Он за нойоном поскакал, – объяснил Маркешка. – Сейчас вернется. Ему тоже с нами явиться в город нельзя без дозволения.

Казаки разговорились с маньчжурами, узнали, что сейчас приедет начальник, что ждать недолго, до Айгуна четыре версты. Маркешка хотел сойти с лодки.

– На берег пустить не можем, – сказал ему рослый маньчжур.

– Продайте зелени.

– Нет, мы вам ничего не можем продавать. Это запрещено. Да и не знаем ваших денег.

Маркешка достал горсть серебра. Подошли купцы, стали рассматривать монеты. Казаки наконец сошли с лодки. Маркешка куда-то исчез. Сычевский, вышел на берег и разговорился. Через некоторое время из толпы появился Маркешка с каким-то узелком и поспешно забрался в лодку.

– Что это ты принес? – спросил его Свербеев, сидевший в лодке.

– Ходил в лавку, – ответил казак и с удивлением взглянул на Свербеева. – Водки взял!

– Сменял?

– Нет, они мне за рубль дали. Мне губернатор, его превосходительство Николай Николаевич, дал рубль, так я ходил к китайцам, взял у них вина. Как Айгун пройдем и сменимся, так выпьем с товарищами, если ваше благородие позволит, – продолжал Хабаров с невозмутимым видом. – Тут водка дешевая. И вот еще сдачи взял, – показал казак горсть меди и серебра. – Этих дырявых медяшек в нашем рубле они считают тысячи две ли, три ли. А вот эта – как двугривенный. Тут вот дальше еще деревушка будет, а потом город, там нынче ярмарка, дабу продают. Я хочу у Ванюшки дабы в Айгуне купить, ежели дозволите.

Свербеев понял, что казак называет Ванюшкой какого-то китайского купца.

Из-за холма вдруг появился конный отряд. Во главе его два офицера и Арсыган. Толпа зашумела и стеснилась. Русские уже успели раздать подарки. Всех занимал предстоящий разговор. С лошадей слезли два офицера в синих куртках, с шариками на маленьких шапочках.

– По этим шарикам, как по погонам, отличают чин, – объяснил Маркешка.

Оба маньчжура поклонились почтительно, Сычевский и Свербеев подали им руки, которые те пожали. Один из маньчжуров приказал отогнать народ.

– Это у них полиция! – пояснял Маркешка, показывая на плохо одетых людей.

В руках у полицейские длинные палки; взявши их за середину и держа перед собой поперек, полицейские давили на толпу, осаживая ее без всяких церемоний. Тем временем Сычевский пригласил офицеров в лодку. Чиновники предъявили свои визитные карточки, писанные по-китайски и по-маньчжурски. Один из них, черноусый, с грозными мохнатыми сросшимися бровями, по имени Илунга, оказался ротным командиром, другой, румяный, молодой, – Фындо, видимо китаец, – младшим офицером. Они уже знали, что прибывшие русские говорят и по-маньчжурски, и по-китайски.

Сычевский стал объяснять, что должен повидаться с начальником Айгуна и передать ему письмо от генерал-губернатора, который плывет сзади.

– Этого нельзя сделать сразу, – улыбаясь ответил грозный Илунга, – сначала надо испросить позволения. А вы должны оставаться в этой деревне и ждать.

Под навесом в лодке уже было приготовлено угощение. Маньчжуров пригласили к маленькому столику. Оба офицера охотно выпили вместе с русскими и стали быстро закусывать.

– Сколько же ждать?

– О! Очень быстро! Дня два-три, не больше.

– Нет, мы сегодня должны закончить все обязательно У нас на судах есть военные люди, они идут на устье реки, чтобы защитить там наши поселения от врагов.

Илунга стал объяснять, что бывал у русских, производя осмотр границы, доходил с отрядом стражников до Усть-Стрелки и видел там лодки и один раз даже видел самовар. Оба офицера раскраснелись от вина и говорили без умолку о разных пустяках. Время шло. Сычевский стал объяснять, что ждать нельзя и что лист надо вручить сегодня утром, как можно скорее.

– Мы посланы нашим начальником генерал-губернатором, управляющим пятью областями.

Лодка быстро пошла вниз. Вскоре из-за мыса стал появляться город, похожий на деревню. Крыш становилось все больше и больше. Видны стали большие лодки на реке и глинобитная стена на берегу.

«Так вот каков Айгун», – думал Свербеев.

Он – молодой человек, недавно закончил университет и прислан в Иркутск. Муравьев там обзаводится чуть ли не своим министерством иностранных дел, с тех пор как государь дозволил ему сноситься с Китаем, минуя графа Нессельроде. Свербеев сошелся в Иркутске с обществом, бывает у Трубецких, ухаживает за их дочерью.

Казаки пристально вглядывались. На берегу поднималась глиняная стена, за ней видна гнутая позолоченная крыша с резьбой на коньке.

Вдоль берега, как и предсказывали чиновники, стояла военная флотилия – большие, темные от времени лодки, разукрашенные равными знаками по бортам и на мачтах. Казаки заметили и показали Сычевскому и Свербееву на некоторые лодки, что стояли не на воде, а на отмели. Другие едва касались кормой воды. Алексей Бердышов объяснил, что большинство маньчжурских военных кораблей, предназначенных для крейсирования по реке, видно, насквозь прогнило. Суда могли стоять только у берега. Над всем этим кладбищем пестрели яркие торжественные флаги. На берегу – большая толпа. Как бы ровняя ее ряды, разъезжали конные стражники.

– Это войско их, и нойоны выстраивают своих солдат, – сказал Хабаров.

На песке стояла батарея из десятка закрытых чехлами пушек, обнесенная веревкой на колышках.

– Гарнизон, что называется, в ружье! – молвил Сычевский.

– Что, Маркешка, боязно? – потихоньку спросил кто-то из казаков.

– Чего боязно? Я их и прежде не боялся!

– А как тебя трепали тут, помнишь?

– Нынче не приходится Айгун обходить стороной, – с достоинством отвечал маленький казак.

Он сидел у руля и смело правил прямо к пристани, туда, где нойоны строили солдат и где развевались флаги. Не раз приходилось Маркешке проходить мимо этого города. Тут жили сборщики дани. Когда-то попался Маркешка в руки здешних стражников, побывал в Айгуне, посидел в яме. Но нынче чувствовал Маркешка с гордостью, что его никто не тронет. Он уже не одинокий охотник, собравшийся с товарищами на дедовы земли, а теперь за его спиной стоит Русь. Затронь Маркешку старые враги – она ударит по Айгуну.

– Китайцы сами этих маньчжуров ненавидят! – сказал Маркешка.

Лодка пристала к берегу, Свербеев и Сычевский вышли из нее. Алексей Бердышов, Маркешка и двое казаков сопровождали их. Маркешка волновался, опасаясь, что господа могут оказаться нетверды с айгунцами. Он с гордостью оглядывал всех вокруг. Все пошли вверх по холму, в глубь Айгуна, куда когда-то везли Маркешку, связанного и избитого. Полукругом выстроилось маньчжурское войско, а он теперь шагал смело и открыто, с оружием, в полной форме, там, где его и его друзей считали самыми смертными врагами, шел по этому запретному городу, и сердце его ликовало.

Вот и войско, вооруженное палками, копьями и луками. Навстречу вышли пятеро чиновников. Тут и недавние знакомцы – Илунга и Фындо. После кратких переговоров они согласились вести русских в крепость.

Живо были поданы маленькие мохнатые лошаденки с огромными мягкими удобными седлами. Кавалькада всадников помчалась по запруженной народом улице, орава опрятных удалых конников мчалась впереди, разгоняя толпу палками и криком.

Войско, пушки и флот остались на берегу, в боевом порядке, видно, для того чтобы не пропускать русскую флотилию.

«А я вот в эти ворота ездил один, – вспомнил Маркешка, проезжая под низкими широким и холодным глинобитным сводом. – Завезли меня сюда, и я подумал, что больше уж никогда мне этих ворот с наружной стороны не видать». Вспомнил, как он сидел тут в одиночестве, в яме, думал, что только голову его вывезут отсюда и выставят на потеху в городе, подвесят ее, как они делают, в клетке к столбу или к дереву. «А я живой, каков есть, и сам сюда явился!»

Маркешку только разбирала сильная досада и на Свербеева с Сычевским, и на самого Муравьева за их вежливость – они, видно, собирались тут разводить церемонии и не понимали, какие тут у власти люди страшные: палачи и злодеи, и надо их разбить и разогнать, и дать здешнему народу вздохнуть.

В маленьком дворе крепости два одноэтажных здания с деревянными столбами, поддерживающими галереи. Все слезли с коней. Чиновники попросили Свербеева оставить вооруженную свиту у входа. Все поднялись на широкое деревянное крыльцо. Русских провели в комнаты, застланные кошмовыми коврами. Тут чисто и тихо.

В одной из комнат в кресле сидел старик амбань в халате и шапочке с шариком. У него сухое приятное лицо и живые, но колючие глаза. Сычевский, высокий, статный, в казачьей шапке, в мундире с орденами и оружием, и Свербеев, в форме чиновника, вошли и встали посреди комнаты. Казаки приостановились у дверей.

Амбаня окружали чиновники в халатах. Сычевский на чистом маньчжурском языке сказал, что передает поклон амбаню от главнокомандующего русскими войсками в Сибири, губернатора пяти губерний, и что он сейчас спускается на судах вниз по реке, и что известие о письме его к начальнику Айгуна было послано сегодня утром, и что они передают само письмо.

Амбань взял пакет.

– Четвертого апреля наш губернатор Муравьев писал в Пекин, в трибунал внешних сношений, и предупреждал, что наши суда будут отправлены по реке с войсками для защиты от англичан, с которыми у нас война, наших портов на берегу моря, а также устьев этой реки, где теперь наши селения. Мы не смеем позволить, чтобы англичане вошли в реку.

Свербеев и Сычевский стали объяснять, зачем идет сплав, что извещение об этом послано дружеское, для сведения, и что генерал, идущий с флотом, желает видеться с амбанем и иметь с ним переговоры.

Амбань при этом стиснул зубы и несколько раз обмахнулся небольшим деревянным ажурным веерном и щелкнул им несколько раз, то складывая его, то раскрывая, потом едва заметно мелко и быстро пошевелил коленями под гладким и чистым шелком халата, он пружинил об пол ногами в ботинках с загнутыми носками на белоснежных толстых войлочных подошвах.

Амбань сказал, что ему странно слышать такие речи.

– Если генерал Муравьев спускается по реке, чтобы защитить вход в нее от англичан и этим охранить север нашей империи от вторжения иностранцев, то совсем не следует ему так об этом беспокоиться. Вы сами видели наше войско и флот, – продолжал амбань, опять семеня коленями, – у нас это лишь малая часть выставлена. Мы имеем достаточно силы, чтобы защищаться.

Он сказал, что ни о какой встрече с Муравьевым не желает и слышать и что если бы даже это и было настоятельно необходимо, то могло бы произойти только с ведома и разрешения Пекина.

Амбань стар, ему около шестидесяти, но он подвижен и считает себя еще совершенно молодым человеком. Некоторые соперники амбаня винят его в вольнодумстве, они говорят, что он даже коленями всегда шевелит, когда этикет предписывает быть подобным неподвижному изваянию во время деловых переговоров.

Но амбань ничего с собой поделать не мог и за дрыганье коленками был откомандирован из столицы на Амур и отчислен от руководства департаментом. Так легко он отделался благодаря сильным покровителям.

Он был честный человек и первое время пытался навести в Айгуне порядок, запрещал красть деньги, назначенные на ремонт флота, и пытался кормить войско как следует. Но на него посыпались в Пекин доносы, винившие его бог знает в чем.

Пришлось смириться с тем, что флот сгнил и войско получало лишь треть того, что полагалось. Все пришло в негодность. Деньги, отпускаемые на ремонт, исчезали в рукавах халатов. Если исправлять все – надо испрашивать особые средства, – значит, надо объяснить, почему все в негодности уже давно, значит, надо разоблачать своих предшественников. А они в Пекине, у них родственники. Да и ему они знакомые.

В душе амбаню очень хотелось бы встретиться с Муравьевым, о котором он слышал. Его сосед амбань в городе Урге не раз писал про Муравьева. Амбань разговаривал охотно с русскими. Вообще за последние годы пришельцы возбуждали все больший и больший интерес в Китае.

Переговоры затянулись. Свербеев и Сычевский подтвердили еще раз все требования генерала и стали откланиваться, как им приказано было, сказали, что передадут ответ своему генералу.

В это время в раскрытые двери вбежал высокий пожилой маньчжур в халате с саблей на боку и, упав на колени перед амбанем, сказал:

– Генерал, по реке, как туча, движется множество русских лодок и больших кораблей. Наши сторожевые посты сначала так и подумали, что идет где-то задержавшийся лед.