Из клубящегося тумана, поодаль друг от друга, как кулисы в театре, плывут ржаво-темные с просинью скалистые мысы, разделенные обширными полукруглыми бухтами с гористым крутым берегом, обступившим их ровной, словно выведенной циркулем, чертой. В бухтах вода зеркально чистая.

Огромный изветренный мыс висит над пароходиком. Падающие мохнатые деревья на его скалах, а от мыса в глубь мелкого озера ушла рябая полоса вся в острых зубчатых обломках скал, как будто размыт каменный гребень.

Туман над водой рассеивается. Громадное желтое озеро блестит на утреннем солнце. Где-то далеко видны голубые гряды, увалы. От мыса экспедиция пошла на середину озера.

Оломов, Телятев и пехотный поручик сидят на белых скамьях капитанского мостика, курят сигары и наслаждаются видом.

Впереди по мелкому озеру плывет в оморочке старик, брат Ибалки, а за ним, на расстоянии выстрела, тихо бредет маленький пароход.

– Сюда не ходи! – кричит проводник, то и дело оборачиваясь в оморочке и обращаясь к пароходу. – Сюда ходи! – показывал он дорогу по озеру. – Тут канава…

Из тумана за озером всплыл острый камень.

– Сюда не ходи… Лево ходи, – как бы переводя проводника, крикнул Денгура, стоя подле рулевого.

За пароходом на буксире тянется баркас с солдатами, а за ним, как черные звенья цепи – несколько лодок. Солдаты втыкают в дно жерди, чтобы на обратном пути не сесть пароходу на мель.

Длинный ряд редких вех, как остатки какой-то городьбы, протянулся сзади по озеру вдоль голубевшей к горизонту воды.

Денгура вдруг пошел на нижнюю палубу на носу парохода и что-то тонко заверещал, обращаясь к проводнику, и тот так же тонко отвечал ему. Казалось, что у них пошла перебранка.

– Он следит за проводником, беспокоится! – сказал Оломов.

– Удивительно деятельный старик, – сказал молодой офицер, – сколько ему лет?

– Писотька и Овчинников жулики! – сказал Оломов. Он пустил табачный дым и покачал тяжелой толстой ногой с блестевшим голенищем. – Но Денгура Бельды не такой. Это почтенный и знаменитый человек.

– Да, он как будто из идеальных побуждений, – с оттенком обычной двусмысленности, ответил Телятев.

– А тех выгнали с прииска за жульничество и разбой, – ответил Оломов.

Оломов мысленно входил в сложные задачи выборной власти на прииске, и хотя не признавал ее и ехал разгонять, но как власть с властью готов был соглашаться с некоторыми ее распоряжениями. Он был солидарен с таежными республиканцами по части охраны порядка. Котяя выгнали, значит, не зря. О Жеребцове, Писотьке и Овчинникове он судил, как и самозванные президенты. В то же время все они вместе были для него не более как преступниками.

– Денгура в прошлом староста, – пощипывая ус, тупо глядя на воду и, казалось, думая совсем об ином, говорил плосколицый Телятев. – У него есть опыт. Это уж политический деятель опытный. Те действительно жулики, а этот ищет деятельности.

В присутствии власти Денгура сиял от удовольствия. Вот они красивые мундиры, блестящие пуговицы, оружие, шпоры. Он, старый Денгура, трудом, умом достиг, добился, что его допустили к высшим начальникам, приблизили, позволили одному из всех простых – из солдат, полицейских-гольдов и проводников стать на мостике, в святом место парохода. «Добился? Я добился! Что теперь Удога скажет?»

Денгура живо соображал, что тут можно делать, а что нельзя, он приноравливался к новым порядкам. Отдавая команду проводнику в оморочке, он не кричал от руля, через головы начальства, а не ленился каждый раз сбегать вниз по трапу и по борту к носу, кричал оттуда и возвращался тем же путем, становясь между капитаном и рулевым. С рулевым Денгура хранил вид спокойствия и достоинства, но при Оломове и Телятеве таял от счастья. В его лести, ласковости к властям была наивность, восторженность, и он это знал и умело притворялся. Он радовался тому, что наконец нашел! Он давно целился, но были все неудачи. «А теперь маньчжуры мне не нужны!» Денгура с беззаветной преданностью готов был служить полицейским властям: «А чем эти хуже? Еще лучше начальники, чем амбань! Пусть амбань керосиновым лампам радуется и удивляется!»

– Вы прекрасно понимаете людей, – сказал поручик, любезно обращаясь к Телятеву.

– Что же! Ваше замечание льстит мне, – как-то странно, с оттенком затаенной дерзости ответил тот. – Да, это талант должен быть, чтобы узнавать людей… Талант человеческий! Можно сказать, талант полицейский! – Высказав это, Телятев с любопытством посмотрел на собеседника, как бы желая знать, нравятся ли ему такие суждения.

Румяный, толстощекий и голубоглазый поручик, свежий и счастливый, соглашался со всеми сегодня, потому что и вокруг в природе и на душе у него было очень хорошо, и хотя он тревожился за предстоящую операцию – все же будет разгон, может и пальба, но эта операция сулила и ему солидные выгоды. Он был так счастлив, что с радостью смотрел сейчас на полицейское начальство, ведущее его к счастливой будущности.

– А какие места!

– Да, – сказал Оломов. – Швейцария!

За озером в голубом тумане, стлавшемся в вершинах пологих сопок, теперь уже высоко торчал острый камень. Оломов вызвал всех проводников наверх.

– Вон воронье-то гнездо! – залезая на мостик, сказал, показывая на утес, Жеребцов. Он в ичигах, одет потеплее и поэтому грузен.

– Какое утро! Какой воздух! – восклицал поручик.

Пароход слабо шумел колесами. Денгура что-то говорил Телятеву. Офицер курил сигару и волновался, зная, что сейчас все станут глядеть на него и что настанет пора ему действовать и показать себя.

Оломов посмотрел в подзорную трубу. Никита тоже вытащил подзорную трубу из-за голенища.

– Вон флаг-то на утесе! – сказал он.

– Где ты видишь флаг? Там нет никакого флага… – недовольно ответил Оломов.

Жеребцов дал ему свою трубу, и Оломов увидел, что на скале действительно виден флаг. Он удивился, что труба Никиты была лучше его собственной.

– Откуда у тебя такая труба? Зачем тебе она?

Жеребцов ощерился. Сказать исправнику, что купил он эту трубу у американцев, чтобы наблюдать с Утеса за бродягами, которых заставлял он работать на пашне за рекой, он не желал. Федька Барабанов научил всех…

– Так что из любопытства купил. – Он не решился признаться, где купил, полагая, что знакомство с иностранцами может начальству не понравиться.

– Новая труба! – заметил офицер.

Всем понравилась труба Жеребцова. Она лучше казенных.

Проводник в оморочке вдруг быстро поехал к пароходу. Денгура что-то говорил капитану. Раздался звонок.

– Дальше мелко – нельзя идти! – сказал капитан.

Пароход чуть слышно шлепал плицами.

Оломов с большим любопытством всматривался в местность. Помимо всего прочего, его интересовала эта таежная республика: устройство власти, наказания, ее законы. «Черт возьми, надо все это разузнать, – думал он. – Я ведь юрист! Юрист! Когда-нибудь, если действительно, как говорят нигилисты, всех нас по шее, то будет же какое-то народное устройство. Правда, во главе будут образованные люди, но и они будут все подводить под так называемый вкус народа. Что же это за вкус?» Он желал повидать главарей и поговорить с ними по душам… «Но уж пока моя власть, то я их растрясу, толстопятых, толстокожих!»

– У них есть наблюдение за озером? – спросил Оломов.

– Как же! Тут вот и вышка, шалашик под камнем, часовой сидит, – ответил Никита. – Да, извольте, тут нам… Мы сейчас…

Денгура на этот раз одет был в истертую бобриковую куртку, в бархатные штаны и ичиги. За поясом у него виднелись револьверы и нож. Всякий сказал бы, глядя на него, что это простой охотник, а не богатый купец.

– Наса могу перед ходить… Конесно, там человек сидит…

– Можно снять часового! – сказал поручик.

– Давай его совсем убиваем! – ласково обратился Денгура к Жеребцову.

– Нет, убивать не смейте! – оборвал Оломов гольда. – Вы что?

– Издали им не видно, что за люди приехали, – серьезно заговорил Жеребцов. – У нас купцы бывают, на пароходе сюда заходят, а к берегу также не могут пристать. Перегружают товар в лодки, не доходя до берега. Тот раз вода совсем малая была, быков по воде бродом верст пять гнали, да завечерело. Купец ночевал в лодке, а быки стоят в воде и ревут…

– Проводник один не надо ходить, солдат надо, – тихо сказал Денгура.

– Да, нельзя их пустить одних, – согласился пехотный офицер. – У меня есть разведчики. Снимут любого часового, приведут языка… Позвать Сукнова! – крикнул он, радуясь случаю отдать дельное распоряжение и выказать качества своих солдат.

– Нам нечего опасаться за солдат. Хищники увидят форму и не посмеют…

– Ну нет, там такие головорезы, что и пальбу откроют, а сами потом разбегутся.

Денгура льстиво поклонился.

– Обход надо, – сказал старик, – а то уйдут… золото унесут…

– Тут кругом на сотню верст болота, мхи, – сказал Никита.

По трапу поднялся унтер-офицер Сукнов и вытянулся перед офицерами.

– Пойдешь в разведку на лодке. С собой возьми проводника и двух солдат. Переоденься, и не спугните их.

Жеребцов знал, что на прииске о приближении отряда узнают заранее.

– У них два караула. Тут первый, а дальний на протоке стоит. На втором часовым живет Гаврюшка. Вот дока! Оттуда и телеграф проведен! – рассказывал Никита.

– Что же ты молчал?

– Да ведь что с него, с телеграфа. Забава! Он, что настоящий, государственный, словом, что и у них – одинакова…

– Как это одинакова?

– Ну, не работает…

Жеребцов знал, что Гаврюшке, может быть, уже сообщили, что идет полиция.

– А вода-то, вода, как круто валит, – замечали солдаты.

Мутный с густой желтизной поток шел из ущелья.

– Видно, там гребут золотишко.

– Да, там золотую-то тянут жилу!

Лодка с разведчиками быстро отошла от парохода.

– Будем ждать сигнала, – уверенно сказал поручик. – Какой воздух, какой воздух, господа! Чудесная амурская осень!

Через час заметили человека на скале, он махал флагом. Оттуда несколько раз выстрелили.

– Ну, господа, путь открыт! – густо пробасил Оломов.

Все засуетились.

От парохода и от баркаса отвалили четыре лодки, щетинившихся ружьями.

Сопка стала терять голубизну, желтеть, хвойная зелень и желтый березник проступали на ней, и вскоре утесы ее надвинулись к лодкам, а острый камень, видный издали, скрылся за увалом. Стуча сапогами по гальке, отряд выбирался на сушу и строился на каменистом берегу.

Сукнов подвел схваченного часового. Это был вятский мужичонка. Он караулил дорогу на прииск с дробовым ружьем.

– Стрелять хотел! – показывая его оружие, со злом говорил Ибалка.

– Батюшка! – кинулся мужик в ноги Телятеву.

– Вот вам первый образец таежных республиканцев!

– Сукнов! – сказал Оломов. – Поезжай на баркас. Говорят, можно в большую воду баркас провести на шестах. Начинайте с оставшимися людьми перегрузку в лодки и складывайте все тут на берег. Выставь часовых. Осадка будет меньше – подведешь баркас на шестах наверх. Не задерживайся с разгрузкой.

Сукнов оставался охотно. Он знал, что на прииске много крестьян-переселенцев, и ему не хотелось участвовать в их разгоне.

Подле утеса заночевали. Утром лодки пошли вверх по реке.

Неподалеку от Гаврюшкиного караула вперед отправилась угда с полицейским урядником, Ибалкой и пятью солдатами. Жеребцов стоял в ней на корме с шестом.

Гаврюшка вышел из травы.

– Стой! – прицелился в него урядник Попов.

– Беги бегом! – весело крикнул Ибалка и вынул револьвер.

– Здорово, Никита! – сказал Гаврюшка.

– Здравствуешь! – мрачно ответил Жеребцов.

Подошла вторая лодка с Телятевым.

– Проведешь нас дальше! – велел окружной Гаврюшке.

– С полным удовольствием! – гаркнул Гаврюшка. – Здрав желаю, ваше высокордие!

На прииске работа шла как обычно и слышался дружный стук и грохот, когда по берегу пришел посланный от Гаврюшки, его товарищ татарин Малай, и сказал, что прибыла полиция.

– Да вот они, братцы! – вдруг с отчаянием крикнул чей-то голос.

Из-за утеса вышли лодки. На носу передней солдаты в белых рубашках и в белых фуражках с красными околышами сидели с ружьями.

– Глядите, как на празднике! – сказал Илья. Он бросил кайлу и с облегчением вздохнул.

«Неужели все? И можно будет уехать домой?» Двое схваченных по дороге старателей толкались в солдатской лодке шестами. На другой лодке толкались сами солдаты и двое гиляков.

– Шабаш, братцы!

Множество народу высыпало из штолен и колодцев на берег, на бугры и холмы и на поваленные деревья. С любопытством и страхом смотрели на подходивший отряд.

Илья пошел к берегу веселый, словно к нему ехали гости. Многие старатели еще мыли, они разгибались, не оставляя своих бутар, и глядели из-под ладоней на лодки долгим, тоскливым взглядом.

– Так вот она, таежная республика! Амурская Калифорния и Эльдорадо! – сказал Оломов, оглядывая ряды балаганов, бутарки, шалаши, колодцы, черные входы в штольни, весь этот мирок, тесный, набитый мужиками, перемазанный глиной и золотоносным песком, лязгающий лопатами.

– Вон и скот у них, и кони. По-хозяйски все заведено! Вон и амбары, склады на той стороне! Да чье же это, господа?

Полицейские офицеры и поручик в белых кителях сошли на берег.

Никите стало жаль штрека. Хороший был ход! Какое крепление поставлено! Как на шахте! Сам же он со своей артелью вел этот ход и хотел поставить тут локомобиль для откачки воды. А пока качали бадьей и ведрами. Сколько силы зря ушло! Никита посетовал, что в простоте души и со страха перед полицейскими начальниками, которые все время были около него, он и привел-то их прямо на свой участок.

Напротив стояли товарищи, смотрели на Никиту, как на мученика, и ему становилось все совестней.

По берегу, шагая крупно, шел в болотных сапогах Оломов. Мужики стали снимать свои картузы, шапки и американские шляпы. Другие стояли не шелохнувшись.

– Ну? – подходя к толпе, спросил он. – Кто старшой у вас?

Толпа молчала.

– Есть же у вас артельный староста?

– Тут много разного народа, мы не знаем…

– Где же ваша выборная власть? – спросил Телятев.

Все почувствовали, что этот что-то знает.

– Нет такой! – живо ответил молодой парень.

– А где Силин?

– И его нет!

– Откуда же ты это знаешь? Ты всех по фамилии разве знаешь на прииске?

Парень смутился и спрятался в толпе.

Мастер просовывал между рослых мужиков свою маленькую голову, ему хотелось вступить в разговор, он дрожал от нетерпения и от многих мыслей, приходивших в голову. Но боялся. Жена велела ему молчать.

Старатели на отдаленных участках оставляли работы, и густые толпы их стекались к поляне. Послышался душераздирающий крик многих людей, женский визг, вся толпа пришла в движение. Видно было, как часть толпы вдруг полегла. Опять начался крик, потом раздался хохот.

Телятев со страхом оглянулся. Поручик живо выстроил свой отряд. Сорок человек солдат встали в две шеренги. Пехотный поручик щурился, испуганно глядя на сбившуюся толпу.

– Вы не беспокойтесь, – молвил Никита, видя, что поручик чуть ли не собрался стрелять. – Это штрек обвалился и люди под землю посыпались. Их сейчас оттуда подымут, и все установится.

Сзади раздался новый вопль. Береза треснула и повалилась вместе со своими зрителями, которые забрались в ее ветви и теперь запрыгали с нее, как голуби.

Все это было так страшно и необычайно. Поручик отдал команду, и ряд солдат проредел и превратился в двойную цепь. Ружья теперь взяты были наперевес.

Из толпы кто-то со страха запустил камнем.

– Какие-то жуткие, трагикомические происшествия, – сказал поручик, немного придя в себя.

– Нет, это они нарочно! – сказал озабоченный Оломов. Он был как в лихорадке, раздумывая, дать бы залп! Камень запущен, повод есть. Но все хуже в тысячу раз, чем предполагали. Сколько их тут, кто знает! Что будет, если вся эта орава начнет ответную пальбу? Известно: «Страшен русский бунт!» Тревожить их было опасно. У многих за плечами ружья. И эта была не вражеская армия, это свои, подданные империи, нельзя было приказать тут разоружиться, как военнопленным. Но и в грязь лицом не ударить и не переборщить! С какими трудами населяли здесь людей и берегли их. Не стрелять же по ним!

Из-за острова вышли еще две лодки с полицейскими. Подходила подмога. «Но что значит тут горсть солдат и полицейских!» – думал Оломов. На озере осталась халка и там полувзвод с унтер-офицером Сукновым. Оломов решил, что выхватывать виновных придется осторожно и не сразу. Надо действовать хитростью.

– Если совести у них нет, пусть стреляют! – кричал, обращаясь к толпе, сектант Кораблев. – Разве можно разойтись, такое богатство бросать!

Оломов подошел к нему.

– Я им постреляю! – сказал Андрюшка Городилов, перезаряжая револьвер.

Тимоха Силин сидел в своей зимовьюшке и рассматривал план нового участка, вычерченный Гураном на бересте, когда прибежал старовер Микешка и крикнул в окно:

– Кончай работу! Полиция пришла!

Силин и Гуран выскочили из своей конторы.

– А кто был в карауле? Как пропустили?

– На нижнем-то Макар был с Алешкой. Алешка, видно, мыть ушел, понадеялся на Макара. Макар-то им попался, не успел упредить. А на верхнем карауле заметил их Гаврюшка, послал Малая, уж лодки подходили, Малай плыть-то уж не мог, травой пошел берегом, да вплавь, да вброд. Ночью не шли лодки, так и он не мог! А седне еле поспел. И тут же они выперли и ружья навели.

– Эх, подлость людская! – молвил Тимоха.

– Слабость! – сказал Гуран.

– Атаман, как теперь уйдем с прииска? – подходили старатели.

«Теперь крах всему! – подумал Тимоха. – Но я должен смотреть вперед!»

– Мы можем эту полицию перебить! Шутя! – сказал он. – Я видел, как в Расее бунтовали. Это – раз плюнуть! Но тогда откроют стрельбу, а тут бабы и дети.

– Нет, тут нельзя тягаться! – отвечал Микешка.

– Надо, надо стрелять в них! – сказал другой старовер. – Пусть убьют нас. И жен и детей! Пусть! – голос его дрожал от гнева. – Я первый кинусь!

– Тебя не выдадим, Тимоха, скрывайся, – сказал Микешка.

– Нет, я не побегу. Я только сначала к себе зайду переодеться и живо надо Ваську сюда…

– Да вон он едет…

– Мы тоже сразу не уйдем! – говорили старатели Силинской стороны. – Пусть гонят!

– Нет, надо идти! – подходя, сказал Сашка. Он был в черной шляпе и красной рубахе.

– Ну, Тимша! – сказал прибежавший Илья, спрыгивая с помоста, по которому возили тачки. – Революция началась! – Он усмехнулся. – Власть свергают!

– Ты чему радуешься! – накинулся на него старик раскольник.

– Ни че не будет никому! Сказали, по домам отпустят, и слава богу! Шут с ним, с металлом. Они выборных вызывают. Ты не ходи, скройся.

– Нет, мне отвечать! Я пойду за всех…

– Какая нужда! – сказал Микеха. – Надо их сбить с толку. Они не узнают никогда.

– Пароход пришел, предатели! Кто-то выдал!

– Зря не лезь… Если надо будет – они найдут, – твердил Микеха.

– Нет, я не хочу подводить общество. Сашка там?

– Вот он сидит, ждет тебя.

Сашка, понурившись, сидел на корточках.

– Выпустят людей с добычей или отберут? – спросил его Микеха.

– Черт не знает! – ответил Камбала.

Василий молодцевато выпрыгнул из лодки. За ним шел Ломов с ружьем.

– Мы тоже подготовились! – сказал Василий. – Саша, пойдем! – сказал он.

– Я выйду вместо тебя! Там пока говорят еще… – сказал Илья и, как в детстве, козлом запрыгал через отвалы, желоба и бревна.

Тимоха тряхнул головой, глядя ему вслед, и поплелся в зимовье за Василием и Сашкой.

– Живо надо, ребята! Микеха, ты тоже зайди сюда! – сказал молодой Кузнецов, закрывая окно. – Сколько мошки у тебя! И мухи!.. Сашка, забирай всю артель китайцев и мотай через Джанду и через хребет на Левашовский прииск… Китайцев могут замести и выдать в Китай, там им срубят головы. И сам уматывай от Левашова прямо домой к отцу! Управляющему все скажешь, как есть. Дома иди к себе. И все. Картошку как раз копать.

– Че уматывай! У меня паспорт!

– Нет, иди… А мы управимся. Дорогу знаешь? Китайцы и нас подведут, их надо спрятать…

– А че, не знаю, что ль?

– Смотри, чтобы с кекуров вас всех на Джанде не перебили староверы, которые в тайге живут… Отца стреляли, похоже, как они.

Стоя среди разрытых песков, Оломов отечески разговаривал с обступившей его толпой. В душе он слегка потрухивал и от этого старался казаться уверенней и строже.

– Прииск оцеплен и я приказываю всем разойтись! – громко говорил он. – Оставляйте работы и ступайте по домам…

В ответ кто-то засмеялся с дерева. Но на все эти дерзости и реплики Оломов пока не обращал внимания.

– Даю вам сроку до послезавтра на сборы. Я вижу, вы тут большим хозяйством обзавелись. Коровы у вас.

– Это для детей. Ребят не с кем оставить! – добродушно отвечала толстая баба с родимым пятном в поллица.

Оломов замечал, что в толпе нет никаких подозрительных личностей. Не видно интеллигентных физиономий, нет каторжных.

Вокруг стояла многолюдная крестьянская толпа. Но именно эта, на вид пассивная масса могла оказаться очень упрямой.

– А послезавтра чтобы никого тут не осталось!

– А хлеб-то как теперь?

– Кто теперь хлеб отдаст?

– Голодом два дня сидеть?

– А где же вы брали хлеб до сих пор?

– Да, эвон, пекарня-то на Кузнецовском, – показал Кораблев.

– Даром-то никто, поди, не даст…

– Вызовите мне сюда людей с… Кузнецовского! – сказал Оломов. – Живо. А ну… кто поедет?

– Я! – крикнул парень в картузе и быстро пошел к лодкам.

– Да где же ваши выборные? Что не идут?

– Пошли за ними.

Пехотный поручик недавно перевелся в Приамурье из Москвы. Он впервые присутствовал при разгоне хищников. Он представлял, что все это произойдет по-иному, выйдет полковник и скажет: «Именем государя! Приказываю…» – и пойдет! Толпа опустится на колени. Вместо этого шел какой-то несуразный разговор. Оломов не впервой разгонял и умел это делать. Но поручик почувствовал, что хищники здесь сильны. Он оглянулся на полицейских. Те, сняв рубахи, таскали из лодки грузы и разбивали палатки. «Все наоборот! Солдаты разгоняют, а полицейские работают!»

Ибалка распоряжался в лагере вместе с урядником Поповым.

– Сколько же их! – разговаривали солдаты за спиной поручика.

В толпе кто-то урчал время от времени.

– Ты, сволочь, утихни! – истерически крикнула молодая баба.

– Ребята, уймите мишку, а то слушать не дает, – сказала другая.

Двое глупых парней сдавленно смеялись, подталкивая ручного кузнецовского медведя подальше от начальства.

Медведь сердился, ему, видимо, тоже хотелось слушать, он чувствовал, что всех, как и его, занимают эти приехавшие новые люди в красных украшениях. Как каждый медведь, он умел отличать новое от старого и всем новым интересовался. А люди, которые всегда его заставляли все делать по-своему, лишали его даже этого удовольствия. Медведь поплелся по толпе и скучал, зная, что со слабыми людьми даже пошутить нельзя как следует.

– Тоже слушать хочешь? – обнимая его ласково, спросила Катерина.

Медведь услыхал знакомый голос и знакомый запах и улегся, скаля пасть и желая пожаловаться.

– Где же ваша власть? – подступая к толпе, спросил Телятев.

– Сейчас уж… они…

– Поди-ка сюда! – велел Телятев бородатому староверу.

Телятев старался показать, что совершенно не боится старателей. Он получал взятки с них и сейчас не желал, чтобы мужики подумали, что он с ними заодно. Но глухо побаиваясь губернатора и ревизии, расправляться с мужиками он все же не желал.

Старик шагнул к нему.

– Где твоя власть?

Старовер показал на небо.

Телятев взял его за бороду и дернул вниз.

– Глупости мне не говори…

– Жги огнем! – покорно отвечал старовер. – Кланяюсь богу единому!

– А государю?

– Государю! – ответил старовер. Еще подумал, снял шапку и поклонился.

– Так кто твоя власть?

– Господь наш! – ответил мужик.

– Я спрашиваю, мужики, где ваша выборная власть? – заговорил Телятев громко. – Мы должны сделать выгодные для вас распоряжения. Передать их выборным.

– Вот мы здесь все.

– Ясно, что выгодные!

– Иначе не приехали бы!

Медведь опять заурчал. Катька гладила его.

– В такую воду старались против течения…

– Это на Амуре прибыль, оттуда подперло. Видишь, и течение стало тише.

– Спасибо вам. Столько служивых с собой!

Глядя, как народ все подходит и раздаются все новые вопросы и слышатся насмешки, Оломов подумал, что если начнется сейчас сопротивление, то даже двумя ротами солдат тут не справишься. Он замечал современные дорогие ружья на плечах у старателей. Народ изрядно одет… «Так вот куда шел загадочный импорт!»

– Тихо! – зычно крикнул Телятев.

Он хотел пойти на толпу, но оторопел, столкнувшись лицом к лицу с Ильюшкой. Тот его однажды так припугнул, что Телятев его до сих пор боялся.

Сапогов, Бормотов и Микеха вышли из толпы и поклонились.

– Ваше высокоблагородие! – сказал Сапогов. – Вот мы…

– А-а! Ты? – обрадовался Телятев.

– Как же… Какое распоряжение надо – мы передадим. Все исполним, если что…

– Их высокоблагородие объявит! – сказал Телятев.

– Именем его величества государя императора нашего Александра Третьего, – громко заговорил Оломов.

В толпе стали снимать картузы и ружья с плеч. Старик с бородой встал на колени, многие слезали с деревьев, другие вставали с бревен.

Разговоры стихли. Сапогов приосанился и с важностью прошелся.

– За производство хищнической промывки золота закон карает тюрьмой! – продолжал Оломов. – Мы даем вам завтра день на сборы, и если станете все исполнять беспрекословно, то разрешим вам выйти беспрепятственно, оставив все производства промывки, а также инструменты на месте… А теперь надо действовать, – тихо сказал он Телятеву. – Глядите в оба! – велел он поручику. – И начинайте… Уклоняющихся будем преследовать! – снова повернулся он к толпе.

– Братцы! Все закончили! – объявил Силин, выходя в красной рубахе и лакированных сапогах. – Теперь надо разойтись…

– Послушай, эй! А чья это пекарня? Чьи амбары? – спросил его Оломов, показывая за реку.

– Это не наши… Иван Бердышов нас теснит, он выстроил, – ответил Силин. – Везде проник.

– Как это! Вы слыхали что-нибудь подобное? Бердышов оказывается!

– Да… Что-то… – замялся Телятев.

– Вы можете затребовать их, там приказчик бердышовский живет…

– Кто это?

– Да Васька Кузнецов! Такой пройдоха! Из молодых да ранний.

– Отойдем-ка… Что же вы? – спросил Оломов у пехотного поручика.

– Р-ружь-я к бою! – скомандовал офицер так, что в тишине слышно было далеко и во все стороны. – Р-за, два, три!

С каждым его словом послышался дружный лязг оружия. Толпа, как вода с берега, откатилась, оставляя полицейских и офицеров.

– Ат-ставить! – скомандовал офицер. – Вольно!

– Фу, ты! – говорили перепуганные женщины.

– Наверно, еще будут стрелять, надо уходить отсюда скорей, – говорили в толпе.

– Нет, это они только пугают…

– Да это ничего.

– Семакины вон хотели ехать, да их задержали, велели возвратиться. Видишь, они сразу-то тоже не пускают… Еще неизвестно, что будет…

– Да нам с голоду помирать, продукта нету! – кричала какая-то женщина. – А они говорят, выезда до послезавтра с прииска нет. А мы собрались…

– Они заморят! Два дня! Столько ждать…

– Пекарня будет ли работать?

– Кто знает?

Тимоха поднял руку и показал, что надо отступить еще. Теперь цепью подошли полицейские. Они мрачно наблюдали.

Солдаты теперь стояли, опираясь на ружья. Караульные в белых рубахах виднелись у разбитых палаток.

– Так ты, значит, атаман? – спросил, подойдя, Оломов.

– Я атаман! – ответил Силин.

– Скажи, чтобы завтра приготовились отходить.

– Я уж объявлял.

– А где ты был до сих пор?

– Я? В шахте… Потом переоделся…

– Может, не все слышали… Народу много.

– Я обойду всех.

Тимоха забежал на холм песка и крикнул:

– Все слышали, что велено?

– Попятно!

– Как пекарня?

– Какое это имя производство оставлять?

– Кайлы, бутарки!

– А грохота?

– Грохота покупные! – отвечал Силин и покосился на полицейское начальство. – И ртуть тоже покупная.

Оломов где-то видел его, но не мог вспомнить. Вообще, ему казалось, что он всех этих хищников уже видел где-то.

Раньше ему казалось, что у всех китайцев одинаковые лица, теперь и у хищников они все представлялись похожими друг на друга. За последнее время Оломов вообще часто путал людей, с которыми встречался, и всем это было так заметно, что он не решался больше кого-либо опознавать вслух.

Память его слабела, и часто не хватало сообразительности, особенно в делах новых. Но вид его был свежий, и никто не догадывался, какая разрушительная работа шла в его душе.

Оломов осмотрел Силина от лакированных сапог до клочьев на голове. «Так вот каков президент!» – подумал он.

– Что же это ты придумал? Что у тебя за порядки?

– Да у меня как следует! – ответил Тимоха. – Надо разойтись! Попросим, ребята, начальство, они за нас радеют, без пекарни не оставят…

– А ну, скажи, что это за амбары и строения на той стороне? – тихо спросил Телятев у Жеребцова.

– Это не прииска. Там какая-то разведка. Мы туда не касаемся, – уклончиво ответил Жеребцов. – От компании, видно.

– Что же это за компания?

– Да я даже и не знаю. Тут ведь многие поиски ведут…

– Те-те-те-е… – протянул Телятев.

«Первое пенсне!» – подумал он, глядя на вдруг появившегося Советника. Широкое лицо Советника с голубыми глазами было желтое, отечное, губы посинели и вздрагивали.

Оломов отвернулся.

Советник засеменил короткими ногами, догоняя его. Заглядывая с подобострастием ему в лицо, он спросил серьезно:

– Вы получили мое письмо, ваше высокоблагородие?

– Так это вы… – обрадовался Оломов.

Советник, чувствуя всю опасность своего положения, забегал глазами по сторонам.

– Где же вы были? – спросил Оломов.

– Я случайно оказался на дальнем прииске.

– Идемте!

– Я, знаете, стесняюсь… – Советник подхихикнул и, потупясь, осторожно огляделся.

– Только не исчезайте, – ответил Оломов и пошел к себе.

– Да, я… Я тут и все доложу.

– Ваша фамилия? – спросил Телятев.

– Кузнецов! – ответил Василий.

– Что вы здесь делаете? – спросил Оломов.

– Я уполномоченный фирмы Бердышова. Ведем поиск на золото.

Оломов вопросительно глянул на Телятева.

– Где ваша партия? – спросил тот.

– На той стороне.

– Сколько человек?

– Осталось десять человек. Другие оказались слабы и, пристав к старателям, ушли на промывку.

– Как же вы потерпели? Почему отпустили их?

– Я читал, что в Калифорнии с военных кораблей, присланных для разгона хищников, экипажи кинулись за борт и, вплавь достигнув берега, бежали на прииски.

– Что вы хотите сказать? Вы заметили, что кто-нибудь из наших солдат пытался хищничать?

– Нет, я говорю это в оправдание себе, что не мог задержать.

– Почему вы называете их старателями? Они хищники. Предъявите мне ваши документы. Паспорт и свидетельство.

– У меня нет документов.

– Почему?

– Когда мы шли сюда, то лодка моя перевернулась и часть инструментов и бумаги погибли в шторм.

– Хорошо, мы все проверим.

– Я послан Бердышовым из села Уральского.

– Вы оттуда?

– Да.

– Это у вас работает пекарня?

– Да, выпечка есть свежая, прошу вас прислать людей, я выдам хлеба для команды.

Оломов невольно смягчился. Он и сам давно не ел свежего хлеба. Оломов замечал, что Телятев теперь смотрел с недоумением, как бы что-то еще не совсем понимая. А до сих пор он ничему, бестия, не удивлялся и все понимал отлично. Кузнецов поставил его в тупик. Оломову за одно это понравился молодой человек.

– У меня пекарь отличный! Есть и другие запасы, которыми я могу поделиться.

– Мы расписку вам выдадим! – сказал Оломов. Он совсем сбавил тон и, казалось, устал.

– Позвольте… – окружной Телятев встал на обрубок дерева коленом, – начертите-ка мне план прииска. Где работали хищники, а где ваш участок?

– Мой за рекой, так называемый старателями – Кузнецовский. Вот здесь у нас амбар, склады, – стал рисовать Василий.

– Хищники не посягали на вашу территорию?

– Были случаи.

– А вы?

– Мы старались объяснить. К тому же пекарня у нас и мука завезена для большой партии еще в том году. А нынче весной должны были подойти рабочие. Но Бердышов зимой не вернулся из путешествия, и люди не подошли. Либо шли и разбежались по приискам.

– Так вы мукой на них действовали! А они ведь могли всех перебить и забрать муку?

– У всех у нас есть среди них родственники и знакомые. Да у них и смелости нет такой. Это только вид, оттого что ружей накупили! Пока свежий хлеб, посылайте людей, а я поеду отдам распоряжение пекарю.

– Да, пожалуйста! Мы еще побываем у вас. Покажете нам все свои планы и постройки.

– Планов никаких нет. В этом году была вода высокая, и на перекате все погибло, как я уже говорил. Действуем по своему усмотрению.

– И как? – поднося лицо к его лицу, грозно спросил Телятев.

Василий улыбнулся.

– Промывку ведем второй год.

«В самом деле, из молодых, да ранний! – подумал Телятев. – Могли быть непредвиденные неприятности. Неужели бердышовский выкормыш?»

– Вы тут на холостом положении? Тут девицы, впрочем, есть?

– Нет, я с женой, – ответил Василий.

– Вася, я тебя хвалю! – сказал Советник, встречая молодого Кузнецова на переправе. – Что ты им сказал? С каким уважением тебя проводили! Никита, здорово! И ты?

– Да, пойду в свою артель, – ответил Жеребцов.

Он последнее время недолюбливал Очкастого и решил, что встречи с ним не к добру.

Старатели обступили Жеребцова.

– Кто же выдал? – спросил Кораблев. – Ты?

– Нет. Это скотские доктора! Видишь, стала, говорят, попадать рыба, брюхо ей взрежут – все хорошо, а голову начнут чистить и в жабрах находят золотой песок. Говорят, мол, мелочь, как пыль. Это мне полицейский объяснял. Ну, здорово, Тимофей! – сказал Никита, видя среди своих слушателей Силина.

– Привел себе подмогу? Силы у тебя не хватило? – спросил Тимошка.

Жеребцов остолбенел, и пена выступила у него в углах рта, но от волнения он не мог вымолвить слова.

– А были еще приятели… Я еще тебя так угощал. Речку тебе открыл… Гулял как со своим.

– Это ты предатель! Ты весь прииск погубил! – закричал Жеребцов. – Ах ты ирод! Погубил такое дело, людей перессорил, спирт в реку выливал! Сволочь ты! Из-за тебя порядка не было. Погубил, все погубил. Меня унизил, опозорил, изгнал. Меня поймали, пришлось мне на старости лет прийти врагом на свой прииск. И-и… – взревел Никита, и слезы вышли у него из глаз. – Родная! – протянул он руки, как бы желая обнять и всю артель, и прииск, и тайгу. – Гибнем!

Он шагнул к Тимохе и вдруг ударил его зло, но несильно кулаком по шее.

– Ты че?

– Какое дело ты мне погубил! – кричал Жеребцов, не в силах удержаться и чувствуя, что еще больше позорит себя, что его слушают с неодобрением, что он не вовремя сводит счеты. Но обиды Жеребцова были слишком велики. – Ты мои столбы вырвал! – со слезами на глазах орал он. – Тварь! Ты думаешь, я не понял, когда ты меня с прииска выгонял, про какие столбы ты намекал? Мои они, мои! Какое дело ты погубил! Локомобиль-то мне куда теперь? Он стоит, народ смешит на берегу, вот, мол, Никита, че хотел сотворить, а Силин-то ему дело все испортил… Да я тебя, заразу… Удавить тебя!

Медведь подошел к Никите сзади и обнюхивал его штаны. Никита почувствовал, что кто-то ткнул его под ноги. Медведь тронул мужика лапой за зад.

– О-ох! – осел Никита.

У лица его ощерилась пасть, черные, узко поставленные глаза уставились лукаво. Подбежал Илья, ударил медведя по морде. Васька стал гнать его пинками.

– Уже вырос! – молвил Гуран.

– Р-разойдись! – раздался крик, и полицейские стали расталкивать толпу.

Жеребцова подняли. Штаны у него были изодраны. Телятев икал от удовольствия.

– Р-разойдись! – кричал урядник Попов.

– Силин, ты пойдешь с нами! – сказал Телятев.

– Так говорите, он мужичка за гузно? – расхохотался Оломов, услыхав о том, как арестовывали Силина. – За гузно? Мужичка? Ха-ха-ха…

День прошел сегодня благополучно, и старатели успокоились. Оломов велел пригласить к себе и осторожно арестовать президента, чтобы не скрылся ночью. Телятев не сказал старателям, зачем он приглашает их атамана.

Узнав о драке с Никитой, Оломов приказал:

– Жеребцова тоже арестуйте! Пусть он не лезет, куда не надо. И держите их порознь. Никиту на голодном пайке, на хлеб и на воду. А Силину пусть все подают, как и нам! Отдадим долг демократии!

– Они еще милостивы. Могли бы в два счета тут все расшибить. А на сборы время дали, говорили обстоятельно! – расходясь, толковали старатели.

– Как же! Сколько мы им переплатили на своем веку… Приготовишь калугу или осетрины лучшей – и к рождеству. А китайцы их одевали. Он прежде в Софийске был и ездил налог с нас собирать.

– Как бы атамана выручить!

– Я сам думаю, его били и его же посадили.

– Кузнецов, поди, не дурак, смягчал их все эти годы, – сказал Сапогов.

– Ты думаешь?

– Конечно. Он же совету отвечал, куда рез шел. Держали же мы посла в городе. Нет, тут кто-то еще по злобе затесался.

– Вот тебе и вольные старатели!

– Атамана били. А мы? Дураки русские, за себя не можем постоять без приказа!

– Всех побьют! – ответил старик старовер.

Утром старатели поднялись до рассвета. Женщины стирали белье. Кое-где начали промывку. Бывшие товарищи Никиты собирались кучками, рассуждали, что же будет.

С Кузнецовской стороны в артель Жеребцова приехал от Василия Кузнецова посланный Микеха.

– Живо, ребята, складывайте добычу и мешочки покрепче, перевяжите потуже, бирку свою каждый приладьте, значок ли какой. Мы это вывезем отсюдова. Очкастый тут ходит пьяный. Очкастому не говорите.

– Куда же вы? Когда получим!

– На рождество в церкви на Мылках раздадено будет. Коли довезем. А то, говорят, при осмотре станут металл отымать.

Поздно вечером пьяный Очкастый бродил по берегу. Ему сегодня не спалось. «Выдал, и все!» Он любил доносы. Вся его жизнь здесь была не только накоплением золота, но и накоплением сведений для составления огромного доноса. Он наконец решился, составил такой донос и отослал с Дядей.

«Ура! Донос получен! Счастье! – хотелось кричать ему. – А после нас хоть потоп! Теперь прииск больше не нужен никому! Будет и прощение и благодарность начальства. И все встанет на свое место». Сейчас он чувствовал себя, как и Акула и Полоз, сверхчеловеком. «Я смею все! По моему мановению падает вся эта республика! Ха-ха! Люди пойдут в тюрьму! В полицию! Следствие! Ах, какие словечки! Началось крушение-с! Пожалте бриться, господа! Пора! Пора!»

Донос писался, когда еще все здесь процветало, еще можно было мыть самому, мыть и пить, и были девицы. Но Очкастый опасался, что все может лопнуть. Он чувствовал, что вот-вот все может выдать кто-нибудь другой, тот же Полоз, захочет выслужиться. «Идеи жадности, верность идеи доносов, осквернения человеков, необходимого им, подлецам, для раскаяния!»

– Шкар-ла-ти-на! – вдруг истошно воскликнул он. – на весь прииск зараза, болезнь! Начали лечить! Поэт доносов!

Он был совершенно пьян и от спирта и от радости.

Кто-то подошел и сильно ударил его по глазам. Очкастый упал. Что-то подломилось под ним, и он провалился в рыхлую землю.

«Цел, кажется? – подумал он через некоторое время. – Не-ет, меня не так легко в могилу закопать! – подумал он, роясь в земле и стараясь вылезти. – Что же! Всех заодно! Тем больше прав у меня, но куда я попал? В колодец? В штрек? О боже…»